Андрей Школин - Прелести

— А при чем тут Хазар? — Бертник несколько остыл. — Он вообще здесь не при делах. Он из Воронежа сто лет назад свалил.

Ага… Первый человек, который хоть что-то слышал про Дановича. Я постарался приглушить водопад мыслей в долине эмоций. Красивая фраза. Водопад мыслей в…

— Хазар… Надо же, с Хазаром он встречался… — Владимир опять уселся, поджав под себя ноги. — А где ты с ним встречался?

— Я же тебе говорю, по стране езжу, с людьми пересекаюсь разными.

— И что?

— И ничего. Говорю так, для ознакомления. Информации не имею только, где он в данное время находится. Ты не в курсе, случайно?

— Не знаю, — Бертник улегся на спину, подложив под голову руки. — Я вообще ничего не знаю и знать не желаю, — он закрыл глаза. — Я спать хочу.

Светлее стало ненамного, но первая ласточка в окошко уже постучала. Если поймать ласточку, наступление рассвета не ускорится, но и не замедлится. Тогда какой смысл ловить? Не проще ли сесть на крыльцо и спокойно ждать вторую ласточку, третью, а там и только что проснувшихся солнечных зайцев. Наказуемо бездарное браконьерство. Всё нужно делать вовремя!

— Володь…

— Что?

— Я, кажется, погорячился. Нервы… На самом деле, к тебе никакого негатива не испытываю. А за совет благодарю. Попробую, действительно, следователю про психопатию сказать. Может, что и получится.

— Ага, может, и вправду вылечат, — Бертник повернул ко мне голову и улыбнулся. Улыбнулся нежно и трогательно. Мудак…

В помещении привратки, куда меня завели дожидаться отправления в свою камеру, находились человек пятнадцать таких же подследственных, со всех режимов, включая троих с малолетки. Все трое были, разумеется, разукрашены татуировкой от головы до ног. У одного даже на веках виднелись синие буквы. Этот-то и был самым беспокойным. Два его кореша сидели на скамейке, а он, за неимением места, вынужден был тусоваться по камере. Пацанёнок бродил взад-вперёд, искоса поглядывая на скамью, на которой кроме малолеток восседали несколько строгачей. Наконец, выбрав на его взгляд самого недостойного, решил самоутвердиться. Остановился перед мужичком лет сорока пяти в неброской одежде, курящего бычок и не обращающего на малолетку никакого внимания. Постоял, глядя в упор, и вдруг, стараясь выглядеть как можно внушительнее, для чего даже вытянул руку и, отогнув в сторону ладонь, произнёс:

— Из какой хаты-то будешь?

Вся привратка замерла в ожидании начала комедии. Мужичок, прищурив глаз, поглядел на хлопца и, не спеша, произнёс:

— Ну, из семь-три. А что?

— Из семь-три-то? — малолетка сделал вид, что просчитывает, где это находится. — А ты кто по масти-то?

Привратка молчит, ждёт развязки. Мужик глубоко затягивается, выдыхает тугой дым и, не глядя на пацана, пожимает плечом:

— По масти-то? Да чёрт я закатайвату, — и наделанно зевает.

Привратка ещё не взрывается диким гоготом, все ждут последнего аккорда. Малолетка выпячивает глаза, загибает пальцы и выдаёт:

— А я — полупацан!

И всё. Взрыв, рёв, гогот, смех… Малолетка, осознав, что смеются над ним, теряется совершенно. На шум прибегают менты и, открыв дверь, стоят, помахивают дубинками, пытаясь понять, что же случилось… Через пять минут меня поднимают назад в камеру.

В хате не спал никто. Шёл фильм с элементами эротики. Такого зрелища не пропускали никогда. Не успел я войти, как сзади раздался голос коридорного:

— На прогулку пойдёте?

Я развернулся и приготовился выйти.

— А что, больше никто не желает? — мент уныло пинал сапогом край фрезы. — Одному не положено.

Оглядел «эротоманов» и вопросительно развёл руки в стороны:

— Ромка, пойдём проветримся.

— Да нет, я спать сейчас лягу.

— Юрик, пойдём погуляем.

— Ну, пошли, — Макар слез со шконки и стянул вниз Чернова. — Хватит валяться.

Уже когда вышли в коридор, до меня дошло, что в камере кого-то не хватает. Кого-то одного.

— А где Бертник?

— К адвокату только что увели, — Тарас лукаво скосил глаза. — Буквально, перед твоим возвращением.

— К адвокату?.. — я повернул за угол и вышел вслед за другими из коридора в сторону двориков.

Сегодня прогулочный дворик попался маленький. Маленький даже по меркам тюрьмы. Макар вынул из-за пазухи тряпичный мяч и хмуро огляделся:

— Здесь даже в футбол не поиграешь толком. Придётся просто тусоваться, — он пнул мяч, что есть силы, вверх. Тот, ударившись о сетку, застрял в железе. — Тьфу, блин… Теперь и мяча лишились. Лучше бы кино остался досматривать. Ну-ка, Серёга, подсади, может достану.

— Ага, достанешь… Если только двоих вас подсажу, а потом в гроб слягу.

— В гроб, в гроб, — передразнил Макар. — Что теперь без мяча делать будем?

В это время заиграл громкоговоритель радио, использовавшийся для глушения межкамерных переговоров гуляющих арестантов. Как всегда, передавали любимую композицию подследственных и осужденных — песню оленевода Алангельды из одноимённого поселка Эвенкии. Братва пришла в восторг.

— Началось, ёбсель-мобсель, — сплюнул на снег Серёга. — Может, потанцуем? Чем не дискотека?

— Конечно, потанцуем, — Юрик подпрыгнул в воздух, — тебе что, музыка не по душе?

— По душе.

— Тогда танцуй, — Макар сделал несколько пируэтов. — Андрюха, а ты что не пляшешь? Не поддерживаешь, что ли?

— Я больше гопак люблю, — и потоптался на месте. — Закажем?

— Ага, вон видишь, дубак с автоматом прогуливается? — Чернов указал рукой вверх. — Этот тебе на своём инструменте любую музыку сыграет, только попроси. До, ре, ми, фа, соль…

— Может, всё-таки достанем мяч, как-нибудь? — Макар всё не мог успокоиться и прыгал, задрав голову.

— Да сплетём другой, всё равно в хате делать нечего, — Серёга шмыгнул носом и вытер лицо рукавом телогрейки. — Что, Андрюха, к следаку водили?

— К следаку, — кивнул головой.

— А ты за каким судом закреплён?

— За Левобережным, как и ты.

— Слышь, Юрик, — Сергей на ходу обернулся к Макару. — С Левобережного народу сколько много — я, ты, Ромка, теперь вот Сибиряк.

Тот не ответил, лишь угрюмо посмотрел на нас обоих. Мы втроём продолжили обычное хождение взад-вперёд по длине дворика. Пройдя пару дистанций, Юрик, наконец, отреагировал:

— Вам-то что. У вас статьи пустяковые. Скоро на волю выйдете. А мне ещё чалиться… Если бы не первая судимость… На меня граждане судьи будут смотреть, как на лицо повторно совершившее тяжкое преступление. Мол, один раз отсидел и не исправился, дадим ему под завязку, посмотрим, как запоёт. Какая уж тут справедливость, — он со злостью пнул ногой рыхлый снег.

— А что у тебя в первый раз было? — я до сих пор не интересовался, кто в камере за что сидел раньше.