Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Каждый раз на заре, когда звонарь местной церквушки только поднимался на колокольню, доктор спешил вниз, к речной низине, со своей немудреной рыбацкой снастью — ореховыми удилищами, крючками, изготовленными собственноручно из загнутых булавок, поплавками из пробок, надетых на срезанные дудки гусиных перьев.

Как только доктор удалялся, я взбирался на острые плечи Дитера и занимал свой привычный пост — в развилке посреди ветвей старого каштана. Отсюда, через ворота, просматривалась вся местность вплоть до реки, а в окне сарая я видел Карину, колдующую над арсеналом докторских инструментов. Ее волосы свисали над столом, как волшебный платок иллюзиониста.

Окно не пропускало звуков, и я всерьез воображал, что и там, внутри, все совершается в таинственной, торжественной тишине. Маленькие руки Карины летали так быстро и ловко, словно каждое движение было ею тщательно разучено и отрепетировано.

Анна, Герд и Дитер по очереди забирались на зубоврачебное кресло, и Карина вдавливала им в дырки от выпавших молочных зубов комочки золота. Потом, на деревенском рынке, они на глазах у торговцев вырывали золото изо рта в доказательство того, что оно не ворованное, и обменивали на яйца, сало и прочую снедь. Из всей нашей компании только я был избавлен от этой процедуры, потому что все зубы у меня уже заменились. Благодаря изобретательности Карины мы и выжили в те голодные годы.

Если добыча на рынке была особенно богатой, то я отказывался от скудного домашнего ужина — картошки в мундире и творога. С гордостью выкладывал я на стол свои сокровища. Мать с отцом жадно набрасывались на еду. При этом они не поднимали на меня глаз и не задавали ни единого вопроса.

Не знаю, сколько прошло времени, пока доктор обнаружил пропажу. Хотя не было ничего проще, чем заподозрить нас, он не стал поднимать шума. Скорее всего, чтобы не устраивать нового скандала — их и так хватало с избытком на нашем дворе. Тем не менее он без всяких объяснений попросил деревенского кузнеца перегородить дверь, ведущую в сарай, стальным рельсом.

Но мы уже специализировались на другом источнике пропитания. Когда в деревне начинали забой свиней и устраивали праздники, Карола заранее указывала двор, где приступали к чистке котлов для варки колбасы. Карина разрабатывала план операции, и она же всякий раз выискивала моральные оправдания для наших действий. Затевая очередной поход, мы были убеждены, что наша цель состоит вовсе не в том, чтобы набить пустые желудки, а чтобы сделать этот мир хотя бы чуточку справедливей. Именно поэтому, как я думаю, мы беспрекословно позволяли в те годы командовать нами девчонке. И хотя между взрослыми членами наших семей, которые ютились впритык друг к другу, постоянно вспыхивали ссоры, нас, детей, ничто не могло разъединить.

Я рос быстрее остальных, и у меня раньше других начал ломаться голос. В нашей неписаной табели о рангах я, таким образом, был вторым после Карины. Долгое время я верил, что рано или поздно она станет моей женой. Да и она считала меня своим главным доверенным лицом. Когда мы перелезали через забор, Карина всегда становилась на мои плечи. И, прежде чем открыть свои планы нашей маленькой банде, она обсуждала их со мной. Поэтому меня точно громом поразило, когда я увидел, что между ней и Гердом что-то есть. И, точно по мановению волшебной палочки, я стал последним в нашей компании. Тогда я впервые узнал, как мало значат все планы и правила игры, когда в дело вступает любовь.

Но все это был опыт переходного возраста, давно ушедший в прошлое. И какой смысл, спрашивал я себя, испытывать к нему непреходящую ностальгию? А тем временем непрошеные воспоминания, вызванные письмом Герда, оживали сами по себе и воображение рисовало все новые и новые кусочки жизни давних лет. Тех лет, когда — теперь я это отчетливо понимаю — началось для меня медленное угасание чувства собственного достоинства, определившее всю мою последующую жизнь.

У меня до сих пор хранится фотография нашего класса — мы снялись прямо на ступеньках, выходящих во двор школы. На переднем плане — самоуверенные сынки деревенских богатеев. Чуть позади, на той неопределенной дистанции, которая ничему не мешает, но многое делает возможным, — сельские девчонки с огромными бантами в косах. Мы, дети переселенцев, — в сторонке, отдельной группой, прижавшиеся друг к другу. Овцы, отбившиеся в грозу от стада. В центре, точно на ничейной полосе между разными мирами, — наша учительница.

Фото подвернулось мне как раз в тот вечер, когда мы получили приглашение Герда. Чистая случайность, конечно. Лишь сейчас я заметил, что наша учительница была совсем еще девчонкой — сегодня я годился бы ей в отцы. И как только она ухитрялась вести в одном помещении параллельно сразу четыре класса, каждый из которых был расколот на враждебные группировки? Что ж — времена первопроходцев…

Неожиданно во мне проснулось чувство, похожее на страсть криминалиста: неплохо бы выяснить, как Анна и Герд сумели преодолеть свой застарелый конфликт. Чуда от поездки я не ждал. Но все же как-никак это могло скрасить мои ставшие чересчур уж мещанскими будни. Кто хочет сберечь в себе творческое начало, нуждается время от времени в сильных ощущениях. Марге с ее кухонным кругозором домохозяйки, конечно, этого не понять. Чего только я не предпринимал, чтобы переубедить ее! Я приводил ей примеры из истории, включил в число своих аргументов даже факт из биографии Гёте, который, уже будучи стариком, домогался любви девятнадцатилетней девушки.

Свинство, ответила Марга.

В общем-то, я и до этого разговора знал, что бессмысленно рассчитывать на ее понимание, а уж тем более на поддержку. Что я сам должен организовывать для себя эмоциональную разрядку. Может, мне следовало бы отправиться на встречу без Марги, но это кончилось бы не чем иным, как очередным унизительным для меня семейным скандалом.

…Мы такие, какими сделали себя сами. Мы проложили путь в свое сегодня, и по этому пути нам идти дальше. Разве не служит это оправданием того, что порой нам приходится останавливаться и бросать взгляд на пройденное?

Нас было шестеро во дворе: Анна, Карина, Хеннер, Феликс, Герд и я, отделившихся вместе с родителями от огромной колонны силезских переселенцев из Польши, направлявшихся после войны в Баварию. Стоит мне закрыть глаза, и в памяти, точно затертая кинолента, вновь и вновь повторяется эта сцена: наши повозки, выстроившиеся четырехугольником посреди заросшей травой деревенской площади, — крепость на колесах вокруг старой липы. Женщины под брезентом, мы между колес. Напротив — молчаливая стена жителей деревни. В центре, на нейтральной полосе, — представители общинного совета и наши отцы.