Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

— Ну, исправляй же! — Ляйб постукивает ремнем по своей толстой ляжке.

С невидящими от слез глазами учительница дрожащей рукой зачеркивает мою оценку в журнале. Я бросаю презрительный взгляд на вялые выпуклости под цветастым ситцевым узором.

И на этот раз справедливость снова восстанавливает Карина. Утром по дороге в школу мы видим огромные буквы на воротах усадьбы Ляйбов: «Долой кулаков! Равноправие — для всех!» В деревне брожение, но никто не осмеливается открыто выступить против лозунга и его авторов. В конце концов козлом отпущения становится жена старшего Ляйба — при помощи щетки и щелочи она кое-как очищает ворота.

В саду за домом мужчины возделывают табак. Протесты наших матерей, которым вместо этого хотелось бы видеть там капусту, огурцы или помидоры, бесплодны. Связки табачных листьев вывешиваются для провяливания под крышей сарая. Мы отрываем отдельные листья, режем их на мелкие кусочки ржавой бритвой. Иногда в табачную смесь попадает и кусочек кожи с кончика чьего-нибудь пальца. В церкви, на детских богослужениях, Феликс незаметно отрывает от молитвенника узенькие полоски и, ловко работая пальцами, свертывает из них сигареты. Завершает он эту операцию языком, обильно смоченным слюной.

А потом, во время сборищ нашей маленькой банды, ее месторасположение выдают густые клубы табачного дыма.

Дом на дереве соорудил Феликс. Он избрал для него раскидистую крону старой груши. Причем умудрился даже сделать крышу — из двери заброшенного коровника — и веревочную лестницу.

Ветер треплет над воздушной крепостью наш флаг — флаг вольных разбойников. Отсюда, сверху, заметно любое продвижение неприятеля к нашему лагерю. Летом через поле к усадьбе прокрадываются деревенские мальчишки. Тогда объявляется тревога, словно вблизи появилась волчья стая. Наверху у нас всегда хранится достаточный запас камней — на случай военных действий.

Однажды в перестрелку между двумя враждующими армиями забрело деревенское гусиное стадо. Вечером по усадьбе Фронхаг гулял аромат жареной гусятины, как будто на дворе стояло уже рождество.

Еще одно наше занятие — походы за «бычками». Когда в деревенской гостинице кончаются танцы, на полу всегда остаются окурки. «Бычок» надевается на иголку и передается по кругу — одна затяжка на каждые легкие. Этот ритуал — что-то вроде кровного братства или священной клятвы…

То, что было, давно в прошлом. И какое мне сейчас до всего этого дело?

Ах, эти упражнения, которые тайком проводила с нами Карина, чтобы преподать нам уроки жизни!

Мы уходили на дальний пустырь и отрабатывали по двое разные приемы. По сути, все они сводились к тому, чтобы поймать партнера в так называемый «замок». Для этого надо было, изловчившись, оказаться во время «поединка» у партнера за спиной, быстро просунуть ему под мышками руки и замкнуть их на затылке. Вот тут-то и начинались страдания жертвы — в зависимости от силы, с какой ты давил на затылок. Ослабление усилий давало передышку, новый нажим причинял еще более мучительную боль. Игра в жестокость, смысл которой заключался во власти над чужим телом.

Попавший в ловушку становился беспомощной жертвой другого. Борьба прекращалась лишь после того, как у противника уже не оставалось сил для сопротивления и он полностью отдавался на милость победителя.

Как же мучительно долго держал меня Герд в своем «замке»! Как мучительно долго терзал он меня, то давая надежду, то причиняя еще более невыносимую боль! Когда же я утратила бдительность и позволила подобраться ему ко мне сзади? Я чувствовала его дыхание у себя на затылке и испытывала попеременно то страх, то наслаждение. А в конце концов все завершилось свинцовой тяжестью в душе и полным измождением сил.

Может быть, надо было прекратить борьбу, подчинить себя его воле?.. Наш поединок давно приобрел характер одной лишь видимости. И какие приемы могли бы помочь мне? Ведь Карина научила нас только нападать, защищаться же мы не умели.

Наверное, эти упражнения на пустыре и выработали у меня то самое чувство сопротивления любому прикосновению к моему телу, ибо я воспринимала его не иначе как нападение, как попытку изнасилования. А была ли я вообще способна на другое?

Сейчас я твердо знаю: моя страсть к Герду вспыхнула только из-за того, что он ходил с Каролой. Они всегда были вместе. Из раздобытых нами припасов, которые мы тащили в свой лагерь, она выбирала ему самые вкусные вещи. Раздираемая ревностью, я пожаловалась Карине. Та постучала себя по лбу: у тебя, видно, не все дома!

Когда случилась эта трагедия с противотанковой миной, чего я никак не желала Кароле, плакать я все равно не могла и была уверена, что Герд теперь придет ко мне. Жажда обладать им рисовала в моем воображении самые вожделенные картины. Однако после похорон Каролы Герд мог целыми днями не проронить ни единого слова. И вдруг — о боже! — я увидела, что они прогуливаются вдвоем с Кариной, взявшись за руки. Самообладание покинуло меня, я была готова добровольно попасть к нему в «замок», лишь бы он остался со мной. Но он уже принадлежал Карине — весь, без остатка.

Все вечера я проводила теперь на крыше, откуда наблюдала, как они целовались в кустах терновника. Поведение нашей предводительницы казалось мне подлым предательством, и я пробовала подбить мальчишек взбунтоваться против нее. Когда я заговорила об этом с Дитером, тот лишь ухмыльнулся: если тебе так хочется, приходи ко мне…

В ночь отъезда Карины в окружную школу молодежного актива я забралась в сарай и была немой свидетельницей того, что происходило между ними. Мне хотелось умереть, но я знала, что это их последняя ночь — Карина уедет, а я останусь.

Утром мы проводили ее на вокзал. Мы клялись друг другу никогда не забывать того, что связывало нас все эти годы. У меня не выходила из головы ночная сцена в сарае, но я не обмолвилась об этом ни словом. На прощанье мы с Кариной обнялись и расцеловались. В тот же вечер Герд сделал из меня женщину. На том самом месте, где провел последнюю ночь с Кариной. Большего удовлетворения в нашей последующей жизни с Гердом я уже никогда не испытывала.

Разжечь бы печку…

Лезвие ножа легко отсекает щепку за щепкой — для растопки. Кухня пропитывается смолистым ароматом.

В глазах у меня — упругие икры Анны, мелькающие под задравшейся юбкой. Ее голые ноги хлюпают по мокрой траве луговины. Они имитируют бегство, хотя напряженная спина и приподнятые плечи выдают ожидание момента, когда я ее настигну. И она легко отдается во власть моих рук. Я обхватываю ее сзади, чувствую, как под пальцами твердеют ее груди, кладу руки ей на затылок. «Замок» защелкивается! Анна прижимается ко мне своим плотным телом. Разбуженная плоть. Детская игра… Она соблазняла меня с какой-то ненасытностью.