Вернер Гайдучек - Современная повесть ГДР

Элизабет Бош жила как раз напротив совета. Она видела, как этот человек вошел туда, снова вышел и начал водить глазами по сторонам, причем сперва спустился на две ступеньки, а потом снова поднялся, пятясь задом. Она подумала, что у него должны быть мохнатые брови. Тут ей вдруг показалось, что он углядел ее за гардинами, и она поспешила на кухню домывать посуду. Но потом, заняв прежнее место у окна, она увидела, как он плюнул на землю, прямо под ноги бургомистру, и побежал в «Старую корчму». Раймельт что-то выкрикивал ему вслед, должно быть бранные слова, он, когда злился, всегда стоял в такой позе, вернее, не стоял, а переступал с ноги на ногу, вытягивал шею, словно рассерженный гусак, и махал’ короткими сильными руками.

Их стычка почему-то неприятно задела Элизабет, хотя она и не могла бы сказать почему. Она спустилась во двор, чтобы покормить своих уток. Уток она держала целую дюжину, каждый год заводила новых, а к рождеству распродавала ради приработка. Когда она возвращалась со двора в дом, ей вдруг смерть как захотелось выпить стаканчик холодного пивка. Внезапное беспокойство охватило ее, не беспокойство даже, а боязнь что-то прозевать. Она переоделась, наскоро привела в порядок волосы и тоже пошла в «Старую корчму», слишком поспешно, как заметила на пол-пути, хотела повернуть назад, потом раздумала.

Якоб Ален занял место неподалеку от стойки и пил уже пятую рюмку водки, хотя она не лезла ему в горло. Но чем больше он пил, тем муторней становилось у него на душе. Его раздражало, что приходится пить польскую водку, хотя он заказывал русскую. Его раздражала неопрятная скатерть, на которой лежала газета. Раздражал дурацкий вымпел на стене — трофей местного кегель-клуба. Он не любил скандалов, но тут взял газету и с размаху швырнул ее на стойку.

— Чушь собачья! — крикнул он. — Все чушь собачья, все как есть!

Хозяин не испытывал охоты затевать щекотливый разговор с захмелевшим гостем. Он спросил, не пожелает ли тот еще чего-нибудь, а Якобу показалось, будто этот малый с бледным лицом и пивным брюшком намерен учить его уму-разуму.

— Да! — крикнул он и громыхнул кулаком по столу. — Пожелаю чистую скатерть!

Этим он еще сильней задел честь хозяина. Всего лишь несколько дней назад тот вторично написал в правление кооператива, чтобы ему либо поставляли скатерти в достаточном количестве, либо разрешили взять прачку с почасовой оплатой. Он никому не давал права считать себя неряхой. Он даже занял первое место в соревновании. Поэтому он попросил Якоба расплатиться и покинуть его заведение. Здесь не место для скандалистов, все равно, откуда они прибыли, хоть из Рима.

Именно в это мгновение Элизабет Бош переступила порог трактира. Мужчины были настолько заняты перебранкой, что вообще ее не заметили.

Ничего он покидать не собирается, заявил Ален, мало того, он желает получить еще рюмку водки, а платить будет, когда найдет нужным, он человек свободный и сумеет постоять за себя хоть в Риме, хоть еще где.

Элизабет Бош сидела на скамье у открытого окна. Под перекрытиями веранды слепили свои гнезда ласточки. Птенцы неумело махали крыльями. Женщина неподвижно смотрела на улицу, теперь ей было стыдно, что она пришла, и стыдно за Якоба Алена, который оказался пьяницей.

— Перестаньте глотки драть, — вдруг сказала она, — подумайте о других, кому покой нужен.

Она удивилась, услышав собственный голос. Вдобавок ей было неприятно, что оба спорщика, а заодно и молодые ребята, убивавшие время возле игральных автоматов, разом на нее уставились. Она заказала стакан лимонада, и хозяин подал его немедля, отчасти затем, чтобы доказать этому сварливому типу, что здесь свои порядки и обычаи.

В трактире разом все стихло. Лишь слышно было, как щебечут ласточки и катятся шарики в игральных автоматах. Где-то смеялась девочка. Ален буркнул, что хочет заплатить. Хозяин выписал ему счет, чего обычно никогда не делал, отодвинул чаевые, которые хотел ему дать Ален, и, не промолвив больше ни слова, ушел к себе за стойку и начал перемывать стаканы.

Якоб Ален был бы рад вернуть назад свои грубые слова.

— Вы неверно обо мне судите, — сказал он хозяину. Но его слова были адресованы не столько хозяину, сколько Элизабет Бош, впрочем, никто не обратил на них никакого внимания. Он почувствовал себя очень чужим и очень одиноким, хотел встать и уйти, не меньше хотел и остаться. Наконец он все-таки решил уйти, но задержался возле женщины и, сам не понимая, что с ним происходит, вдруг протянул руку и провел тяжелой пятерней по ее волосам. После чего ушел.

Какое-то мгновение Элизабет Бош сидела неподвижно, потом вдруг вскочила и выбежала вслед за ним, даже не заплатив за газировку. Ей было все равно, что подумает хозяин, что скажут люди в деревне. Она догнала Алена и пошла рядом с ним, а он шмыгнул носом и сказал:

— Я вовсе не пьяница.

Деревенская улица шла под гору, описывала крутую дугу и убегала между полями к заброшенной шахте, котлован которой заполнился водой. Туда они и пошли и сели на краю обрыва. В маленьком озерце отражалось заходящее солнце. Ветер доносил голоса купальщиков.

— Смешно, — сказала Элизабет Бош.

— Смешно, — подтвердил Якоб Ален.

Послышался голос кукушки, Элизабет начала считать, сколько она накукует.

— Чайки бывают и черные, бывают красные, синие, а бывают большие, как канюк.

Она не поняла, к чему он это говорит.

— Море, верно, очень большое, — сказала она.

Он не ответил, а Элизабет подумала, что за всю свою жизнь так и не видела моря, да и вообще мало что видела: богемские горы, Бранденбургские ворота, ну и еще Венгерец в Дрездене. Вот и все.

— Наверно, оно очень красивое, — сказала она.

Ален поднял руку, словно хотел показать, до чего море большое и до чего красивое.

Женщина подумала, он, наверное, ориентируется в морях-океанах не хуже, чем она в своей деревне и в окружном центре… Она не посмела спросить, где он побывал на своем веку, не то ей пришлось бы потом признаться, что она всего этого ни разу не видела. А мужчина тем временем думал, что было бы не так уж и глупо вообразить себя у фальшборта рядом с этой женщиной, чтоб они стояли и глядели на воду и на белый песок какого-нибудь острова. Он даже улыбнулся этим мыслям, бросил в пруд камешек и сказал:

— А я почти все в жизни прохлопал.

У Элизабет заныла спина. Она вдруг показалась себе толстой и неуклюжей и подумала, что хорошо бы сбросить с плеч несколько годков, вот тогда бы она смогла просидеть на траве хоть до утра и ничего бы у нее не заболело.

— Пошли, — сказала она.

Встать с земли ей было трудно, и он потянул ее за руку.

Поднялся ветер, нагнал дымные тучи с электростанции. Воздух сделался какой-то затхлый, пахнуло гнилью, и Ален почувствовал, что его мутит.