Бенджамин Саэнс - Я пел прошлой ночью для монстра

Мне было безумно тяжело видеть его таким, мое сердце рвалось на части. Это было невыносимо. Хоакин. Хоакин. Хоакин . Рафаэль открыл свою душу, и в ней не оказалось ничего кроме боли и он жил сейчас в этой боли — целиком и полностью, всем сердцем, разумом и телом. Он сполз со стула на колени, продолжая бить кулаком по груди, и я посмотрел на Адама, глазами умоляя его всё это остановить. Я схватил за руку Лиззи, у которой катились по щекам слезы, желая только одного — чтобы всё это прекратилось.

Никогда не думал, что человеческая боль может так звучать. Это была самая печальная песня в мире. Рафаэль был сломлен, он рухнул вниз и достиг самого дна черной ямы страданий, и я не был уверен, что он сможет выбраться из нее.

Адам поднял Рафаэля с пола и усадил обратно на стул. Не знаю, как долго Рафаэль плакал. Весь мир затих, и во всей вселенной не было ничего, кроме звуков боли человека с истерзанной душой.

Наконец Рафаэль успокоился и застыл. Я понимал, что он ушел глубоко в себя и теперь пытается вернуться. Он потянулся к коробке с салфетками, стоящей в центре круга, глубоко вздохнул и посмотрел на Адама.

— Я не мог тебе этого рассказать.

Он опустил взгляд в пол, затем снова поднял глаза на Адама.

— Я не произносил его имя с самых похорон. Одиннадцать лет.

Рафаэль посмотрел на меня.

— Ему было бы сейчас восемнадцать, — он криво улыбнулся.

Мне хотелось сказать: «Если хочешь, я буду твоим сыном. Я буду. Я буду хорошим сыном» . Но я ничего не сказал, я лишь попытался улыбнуться ему в ответ.

— Моя жизнь развалилась после его смерти. Мы его усыновили. Моя жена… не думаю, что она хотела проходить через усыновление, но она пошла мне навстречу. Наверное, она видела, как сильно я хотел иметь детей. Думаю, она знала, что я безумно люблю его, люблю как никого другого в этом мире. Она чувствовала себя одинокой и покинутой. Она и была такой. Когда он умер, она просто стала жить дальше. Кажется, я ее даже ненавидел за это. Она же ненавидела меня за то, что я не мог продолжать жить. Она тоже горевала, но не могла жить в одной лишь печали. Я же… я пил. Она ушла от меня через год. Но я оставил ее задолго до этого. И не могу себя простить.

Слезы Рафаэля текли маленькими ручьями, и Адам внезапно сделал то, чего никогда еще не делал. Он взял Рафаэля за руку и посмотрел ему в глаза, прямо в глаза.

— Я думаю, ты можешь простить себя. Думаю, ты сам понимаешь, что уже пора это сделать.

Рафаэль не поднимал глаз, но Адам не выпускал его ладони.

— Я пел ему. Все время пел. Я перестал петь в день его смерти.

Адам тоже плакал, и я впервые видел в нем человека, простого человека. До этого я видел в нем лишь моего психотерапевта. Он был парнем, чья работа заключается в помощи нам. В помощи мне. Но он был кем-то большим. Все в этом мире были далеко не такими, какими я себе их представлял. Я чувствовал себя маленьким и глупым.

Мы тихо сидели, все четверо. Наконец Адам выпустил руку Рафаэля и кивнул мне с Лиззи.

— Что скажите вы? Зак? Лиззи?

— Это был несчастный случай, — отозвалась Лиззи.

Рафаэль кивнул. Ему хотелось в это верить, но он не верил. Пока нет.

Адам вопросительно посмотрел на меня.

— Я хочу вспомнить, — сказал я, сам не зная, что хотел сказать именно это. — Думаю, если я все вспомню, то монстр уйдет. Это как… — я умолк, взглянув на Рафаэля. — Это как для тебя произнести вслух имя твоего сына. Это больно. Но зато теперь это не сидит занозой внутри тебя.

Рафаэль улыбнулся мне. Клянусь, это была самая прекрасная улыбка в мире.

— Не ненавидь себя больше, Рафаэль, — сказал я. — Пожалуйста, перестань себя ненавидеть.

После группового занятия я ждал Адама, сидя у его маленького кабинета. Мне было интересно, о чем он говорит с Рафаэлем. Почему-то мне вспомнился наш разговор за завтраком. Когда Джоди сказала, что ее сын — мой ровесник, лицо Рафаэля исказила гримаса. Так, словно ему кто-то дал под дых. Теперь я знаю, почему. Теперь я знаю, почему он так добр ко мне. Потому что я ровесник его сына.

Может быть, Рафаэль не видит меня?

Может быть, всё что он видит, глядя на меня — своего сына?

Эта мысль убивала меня. Понимаете, то же самое было с моими матерью и отцом. Думаю, что большую часть времени они не видели меня. Они даже самих себя не видели. Давно я о них не думал. Интересно, почему?

— Твоя очередь, — услышал я голос открывшего дверь Рафаэля. Он улыбался, на улице светило солнце и было не так уж холодно. Не сегодня.

Рафаэль сел рядом со мной и спросил:

— Ты в порядке?

— Наверное. А ты?

— Я в порядке, Зак. Правда. — Он сделал глубокий вдох, задержал воздух в легких, затем медленно выдохнул его. — Боже, иногда я жалею, что бросил курить. — Он засмеялся. Думаю, он смеялся над самим собой. Он часто так делал — смеялся над собой. Здоровое поведение и все такое. — Ты когда-нибудь попадал в летнюю бурю в пустыне, Зак?

— Да, — ответил я.

— Всё разом обрушивается на тебя — ветер, гром, молнии и ливень. И, кажется, что настал конец света. Такой ошеломляющий апокалиптический момент. А потом всё — раз — и закончилось. Мир снова погрузился в тишину и покой. И воздух пахнет свежестью и обновлением. Вдыхая его, тебе хочется жить.

— Да, это так, — согласился я.

— Вот что я чувствую сейчас, Зак — то, что чувствовал в пустыне после летней бури.

Адам говорил по телефону, его дверь была открыта. Он показал, чтобы я сел. Закончив разговор, он кивнул мне и спросил:

— Как ты, приятель?

Ему нравится слово «приятель». Мне тоже.

— В растрепанных чувствах.

— После происшедшего утром в группе?

— Да. Рафаэль хранил большой секрет.

— Да уж. Вот ведь в чем дело, вы парни считаете, что секреты — это все ерунда, но они убивают вас. Поэтому нам нужно, чтобы вы не держали их в себе. Они, правда, убивают вас. Всех вас. — Он взглянул на меня. — У тебя много секретов, о которых ты умалчиваешь.

— Наверное.

— Когда ты собираешься открыть их?

— Я не такой храбрый, как Рафаэль.

— Я предполагаю, что ты достаточно храбр, чтобы открыть их все.

Мне захотелось сказать ему, что Бог не написал на моем сердце «храбрость».

— Ты меня переоцениваешь.

— А ты себя недооцениваешь, Зак. Совсем себя не ценишь. Знаешь, ты сказал Рафаэлю прекрасные слова — что он должен перестать себя ненавидеть. Тебе следует прислушаться к своему собственному совету.

— Уху.

Адам насмешливо улыбнулся — о да, знаю я эти его улыбочки.

— Ты сказал, что хочешь вспомнить.

— Хочу.

— Я сейчас задам тебе вопрос, Зак.

— Давай.

— Почему ты никогда не спрашивал о том, как попал сюда? Как давно ты здесь… шестьдесят дней?

— Пятьдесят три дня.

— Пятьдесят три дня и ты все еще не спросил, что привело тебя сюда.