Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я

Я покупала что‑нибудь по их просьбе в соседнем ларьке, никогда не получая в ответ ни «спасибо», ни кивка, ни улыбки, ни даже взгляда. Они брали кефир или булочку, молча, поворачиваясь, или не поворачиваясь, уходя или стоя, отворачиваясь, или не отворачиваясь, — начинали есть.

Чтобы избегать этих встреч с людьми, стоявшими за забором, — со своим страхом, со своим глухим молоденьким ужасом: до чего может дойти человек, и чем я перед ними виновата, — я проходила остановку вперёд; всегда встречаясь с другими нашими студентами, тоже уходившими вперёд от последней остановки — кольца автобуса.

Одни идут. Другие стоят.

Я гляжу на блестящий американский паркетный пол, утыкаюсь в него, в это паркетное зеркало, с ножками столов и стульев, перемешанных с ногами людей. Тени под столами, отбрасываемые ногами, нерезкие, расплывчатые, непонятно кому принадлежащие — мужчинам или женщинам; а вот и мои ноги в коричневых башмаках, по которым текут капельки давно растаявшего снега, принесённого с улицы, капающие на пол.

Я не хочу петь! Я не хочу слышать никакой музыки! Я хочу пройти остановку вперёд.

Моё возвращение прерывается раздавшимися звуками:

— Noel! Noel! Christ is born in Israel!

Будто все вздрогнули одновременно.

Сидя и молча, играющие повернули головы в сторону поющих, и я, бросив рассматривать башмаки, встречаюсь с их лицами, повторенными на стенах тенями. Нас разделяют несколько метров пространства, заполненного звуками хорала, заглушившими сопение.

Повёрнутые лица никакого интереса к пению не выражают, никакого любопытства, никаких желаний подпевать или прекратить это пение. Никаких вопросов, никаких волнений. Мертвенный покой.

А Филис поёт, красивая, молодая, здоровая, пышная.

И эти люди. Никому не интересные, никем не любимые, никому не дорогие.

— Noel! Noel!

Из‑за поворота, справа или слева, вдруг послышался скрип движущейся коляски; подъехала на инвалидном кресле ветхая старушка в чепчике, какие надевали первые пионеры Запада, осваивавшие американский континент, с маленькими глазками на морщинистом лице, которые совсем уменьшились, когда она стала громко подпевать, широко открывая рот.

Хористы расступились, и старушка мгновенно оказалась в центре, рядом с Филис, которая запела громче и упоительней, глядя на старушку. Забыв про оставшийся хор, про всё на свете, наклонившись к инвалидному креслу старушки, Филис вместе со старушкой запели дуэтом, глядя в глаза друг другу, и казалось, что они уже тут не присутствуют, казалось, что их хоралы зазвенели уже где‑то там, под сводами в Вифлееме, в Иерусалиме.

— Christ is born in Israel!

Старушка доехала вместе с хором до выхода. Филис нежно и радушно с ней прощалась, записывала ей телефон, просила звонить, участливо говорила ей что‑то.

Я вышла за дверь, на двор, не дожидаясь своих детей, не оглядываясь на этот роскошный дом, оставив Филис прощаться.

Когда все хористы вышли, то каждый, перед тем как сесть в машину, вежливо поблагодарил Филис — как она всё хорошо организовала. Я тоже пробормотала что‑то, чувствуя много разного…

За какие цены продаются акции милосердия? Попеть в доме для престарелых и получить самому себе подарок — одна цена? Проявить милосердие, когда тебе грозит преследование тюрьмой — другая цена? Сколько стоит «она» в Токио? И сколько стоит «она» в Москве? И кто назначает цену?

Сколько ты, Диночка, согласна заплатить? И где «они» продаются?

Снег скрипел под ногами, и скрип отражался от самых гор. Чёрные деревья не шелохнулись, как декорации; и бывшие яркие звёзды стали мутно–водянисто–горькими в моих глазах.

Илюша! Даничка! Мои сыновья! Милые мои!

Не отдавайте меня, когда я буду старенькая, ни в какой самый роскошный дом! Послушайте! Как плачет моё сердце — как когда‑то я слушала ваши в себе! Было ли это, или не было?

Я хочу вас любить! Я хочу купить такую акцию. Я хочу вложить свои деньги во что‑то твёрдое.

Илюша и Даничка подошли ко мне, поочерёдно я протянула им свои ладони, молча мы сели в машину, и она понеслась по шоссе.

Лес чернел на холмах, будто ночь нависла на холмы Земли густым, плотным покрывалом; и только где‑то в вышине далеко–далеко блестела пурпурная звезда с полосами, растекавшимися к фиолетовому концу спектра, звезда, появившаяся, когда родился Иисус Христос, та самая, прикреплённая к дереву.

Так я праздновала великий христианский праздник в воспоминание рождения Иисуса Христа в Вифлееме. На Востоке он праздновался 6 января, под именем «Богоявления»; на Западе — под названием «Natalis»; по американскому календарю — 25 декабря, а по старорусскому — 7 января. Всё запутано, чтобы мы никогда не узнали день его рождения.

Было ли это, или не было?

— Мама, а как называется тот дом, куда отдают людей, которых дети не любят? — спросил меня Илюша годом позже…

Проехав вдоль всей Вирджинии, от её горного шлейфа, затерянного среди хребтов Аппалачских гор, до океанического её омовения, и оказавшись на дороге, кольцом опоясывающей столицу Америки, в потоке самодвижущихся человеческих молний, я поняла: «Тут Америка, парень!», — и понеслась без оглядки, подхваченная «неведомой силой», фотоновой или лазерной, не знаю точно какой, в этом потоке блеска, летящего восхищения.

Голова не работает, сердце не чувствует, руки и ноги двигаются автоматически по выбранной полосе очерченной Земли, в своём направлении упоительного движения. Впереди машины, сзади машины, над тобой, под тобой; прижимают, летят, окружают, висят, взлетают, обгоняют, мечутся, торопятся, несутся — куда? — с бешеным ускорением, лучам не угнаться за быстротой; пытаясь догнать, наверстать, успеть, ухватить, взлететь, ощутить, обойти, уйти. Что почувствуете вы?

Я испытала перемешанное чувство от моего первого появления на большой дороге с рулём в руках: страха и наслаждения. Страха неуверенности — повернёшь руль от себя чуть-чуть, а как далеко окажешься, — и наслаждения от этого «чуть–чуть» .

Я мчалась по своей полосе, в потоке безудержно захватившего, увлекшего меня движения; от скорости и быстроты не видя ничего, ничего не разбирая, не успевая читать вывески, не понимая, куда едем и зачем?

Замечая лишь впереди заходящее Солнце и стоящие у обочин отброшенно–сломанные машины.

А ехали мы на конференцию «Из России с искусством», в город Вашингтон, в отель «Plaza». Зачем? Чтобы Яша себя выставил как художник и как теоретик художественного авангарда, и чтобы посмотреть на других, что они выставят и покажут; послушать, что кто скажет о происходящем в русской литературе, и узнать, чего нового завелось в русском языке.

Мы захватили с собой Даничку, а Илюшу оставили в Блаксбурге под наблюдением нашей приятельницы Любы.