Диана Виньковецкая - Америка, Россия и Я

На переплетениях путей, пересечений, границ, фондов, квартир, гостиниц встречаются уехавшие, «проходящие эмиграцию», так тогда говорили, определяя это время, — время, когда, по выражению Яши, мы были не нужны никому — только самим себе; и эта нужда сближала нас — сходные потребности, сходные чувства, и нужда — или что‑то другое? — отталкивала, отвращала:

— Какие противные наши эмигранты! Не нравятся они мне, — говорю я Яше, глядя на своих бывших соотечественников, скучившихся около почты в Остине, — такие стыдные… как с корабля Босха — не хочется признаваться, и жесты, и ухватки, и походки, и размахи рук. Почему мне так невыносимо смотреть на них?

— Потому что это ты и есть, — говорит мне Яша.

— Я?!

— Это твоё отражение. На себя смотреть никому не хочется. Они твои родственники: свидетели одной страны, одной культуры, одного языка. Каждый наиболее чужд самому себе. Вот ты и встретилась сама с собой.

— Нет, я лучше!

— Все так про себя думают, всё кривобокое относя к другим, приписывая и наделяя себя замечательными достоинствами. Как мужик, только что нас обманувший, не моргнув глазом, произносит: «Опасайтесь жуликов! Я насмотрелся, какая шпана поехала!» А сам?! Всегда найдётся другой, в сравнении с которым себя ощущаешь лучше и возвышенней. Человек чувствует только с одной стороны своё различие и научается считать себя целью и вершиной.

Оглянись на себя, Дина!.. И не плюй против ветра!

— А я хочу плюнуть! Хочу плюнуть на своё отражение! Хочу не стыдиться самоё себя!

— Можно сказать, что первая ступенька у тебя уже есть. По крайней мере, ты в других обозначила, как говорит Фрейд, то, что в тебе самой не нравится. Большинство людей и подумать не могут о словах «зависть», «корысть», «мщение» в отношении к себе, ты сделала первый шаг к себе — увидев это в других.

— Освободи свою свободу! — учит меня Яша, — замурованную внутри. Свобода не падает в руки, как волшебный дар! Если ты хочешь быть свободной, то ты должна делать это своими собственными силами. Человек должен совершать творческий акт в отношении к самому себе!

А я, — как та муха, замурованная в янтаре, который не поддаётся ни плавлению, ни сварке, который можно обрабатывать только режущими инструментами и шлифованием. Я завязла в янтаре.

— Обернись на себя, Дина! Исследуй с обратной стороны себя!

Долго тебе придётся плеваться и оборачиваться, чтобы войти в свои пределы — или выйти из них.

Оборачиваясь, я стукаюсь в свои отражения, слёзы выступали и выступают, как тогда, в детстве, когда с разбега вбежала в зеркальную стену — сама об себя.

Опрокидываю голову назад — опять стукаюсь, отворачиваюсь, оглядываюсь и снова стукаюсь, разбив лоб о своё отражение, — громко смеюсь и негромко плачу.

Через все цвета отражения, через «все цвета несчастья», прохожу в стократных зеркалах Америки, в зеркалах касания своих отражений.

«После» — полутора лет восторгов, всплесков, всхлипов, умиления, изумления, изобилия, бананов, сосисок, свободы — бессмысленно брожу по дому, в пустоте, дыша пустотою, думая пустотою, без желаний, без хотений, без воли, с одним отвращением к Америке, и к себе в ней. Посмотрю в окно, открою двери, потолок низкий, пустота сдавливает, пустота душит.

Без языка, без работы, без друзей, без любви к себе — меня покинула моя любовь, оставив вместо себя уныние. Плохо мне! Пешком бы пошла назад, к себе — любимой.

Чего ради приехала, отвечай? Ищу ответа-опоры — а там пустота…

— Мама, пришёл твой партнёр по английскому, — слышу голос Илюши, увидевшего, как в нашем мусоре роется глухонемой соседский мальчик, издающий только мычащие звуки.

И я только мычу. Отхохоталась.

Отхохоталась над кагебешниками, над советской властью, над коммунистами, над…

Теперь посмейся над собой. — Не могу! — Кажется, в каждое мгновенье, в каждую секунду, снова и снова убеждаюсь с горечью в моей чуждости самой себе, в отвращении от себя самой — невыносимо жить без любви к себе.

— Освобождай в себе свою свободу! — повторяет мне Яша.

Как? Как?

Как держаться в пустом пространстве?

— Позови на помощь всю свою жизнерадостность.

Там и здесь, здесь и там, до, после, после, до.

Там. Относила себя к группе, возвышаясь над другими — положением, связями, диссертациями, принадлежностью к какому‑то определённому стаду. В стаде хрюкала вместе со всеми, жевала жвачку вместе со всеми, тепло и уютно попискивала.

После. Где возвышающая тебя группа? Где? Теперь собственными ногами поднимайся со дна — некому тебя нести наверх, и безграмотность, и кривобокость, и немота, и ущербность вместе с тобой поднимаются.

Там. Был внешний раздражитель, и все проявления уходили на внешнюю борьбу с беспощадным механизмом, и каждый чувствовал свою необхо–димость, свою значимость.

Тут. Куда уходить? К чему обращаться? Опираться на своё сознание? А оно незрелое. Как жить с самой собой?

До — Там. На коммунальных кухнях, в клубах, вечерами, днями, ночами, бормотала, сливаясь в единении с такими же бормотальщиками — стремясь к коммуне. В тончайшем единении выбалтывала всё подряд, не обращаясь к себе, не обозначая себя, не выделяя себя, растворяясь в воздухе коммунального самопознания. В конце концов как могло быть иначе? Не было времени сосредоточиться на себе.

Всё забила в себе в тиски коллективного и бессознательного, в тиски коллективных общих ценностей, вбитыми гвоздями вытвержденных наставлений, истин, клише, с твёрдо установленными канонами морали. И такую имела опору в установившихся авторитетах, защищённая бронёй коллективной правоты, и так упоительно наслаждалась от этого сплочения!

Из ложного единения вырастал панцирь. И как быть умным под этим панцирем «общих понятий»?

После — Тут. Все рельефы выворачиваются наизнанку: вершины проваливаются, впадины поднимаются. Гвозди из головы выдёргиваются и выбрасываются вместе с припечатанными к ним истинами, и — всё строение падает. То, что ценила я, — обесценивается; то, что любила, — умирает.

Как за опору, за людей, за «хвост хоровода» цепляюсь, а опора — рыхлая, отрывается, «хвост» в руках остаётся.

Мои «коммунальные» убеждения рыхлеют, перерождаются, и я перехожу в другое состояние: встречаясь сама с собою, узнавая и не узнавая себя, отходя, плача, скрежеща зубами, — прохожу через студию изучения типов, через свои отражения, через встречи, эпизоды, события, очарования и разочарования.

Начинается «размуровывание» мухи из янтаря, — мелкозубчатой, малоразведённой пилою, напильниками, свёрлами, скоблю, янтарь скалываю, а чтобы уменьшить его хрупкость, — подогреваю.

Более двух лет прошло со дня моего первого большого прощания, моей первой разлуки, с тех пор, как я покинула отечество и, живя в сердце Америки, в Блаксбурге, почти никого не встречая из людей моего прошлого, затосковала.