Александр Беатов - Время дня: ночь

— Да уж какое счастье! — махнула рукой Клавдия. — У самой жисть не лехше…

Старуха вернула Володе карандаш. Он обнаружил, что третью кружку незаметно как выпил, и пошёл за четвёртой, уже не думая об оставшихся деньгах, полагая, что сегодня или завтра, что-нибудь обязательно придумает.

Когда он вернулся с пивом на своё место, старуха ещё продолжала разговаривать с уборщицей. Та ей давала совет.

— В субботу будет "Родительская"… Приходи в церкву-то. Может кто и посочувствует. Да и денег дадут… Попросишь за ради Христа…

— Да… Надо-ть придтить, если сволочь чего не вытворит дома.

— А ты если что — в милицию его!

— Да, как же в милицию-то? Ведь сын же!

— Какой он тебе сын! Коли такое вытворя-ат над родной-то матерью! Сукин он сын, вот он кто, а не сын! А ты жалеешь!.. Э-эх!

— Хоть бы что случилось с заразой поганым! — плаксиво проговорила старуха, утирая глаза рукой, свободной от кружки, с половиной пива, за которую будто бы держалась, как за какой-нибудь поручень в транспорте. — Хоть бы прибили где… А всё ж-таки жалко…

— Нечего его больно жалеть! Он-то тебя не жалеет!

Тут Клавдия спохватилась, что ей надо работать и, не попрощавшись ушла.

Старуха допила пиво, опустила пустую кружку на стойку и направилась к выходу.

Она подошла к зданию метро.

Порывшись в кармане, нашла "пятачок".

Опустила в автомат.

Спустилась под землю.

Вошла в подъехавший поезд.

Какой-то военный сразу же уступил ей место.

Она села и закрыла глаза.

Холм был огромным. Яркое летнее солнце — и Он, заросший высокой полынью и кустами лопухов с колючими и липкими шариками.

Мальчик быстро карабкался вверх по знакомой ему крутой тропинке до самого верха, поднимался во весь рост и жадно вдыхал лёгкий ветер.

Отсюда, сверху, были отчётливо видны окна квартиры, в которой он жил и откуда его мать выходила на балкон, чтобы посмотреть на сына и помахать ему рукой.

Она была ещё молода, а он — так мал, что оба не мыслили себя друг без друга… Дни тянулись так бесконечно долго для одного и так быстро пролетали для другой, что оба никогда не пропускали случая обменяться взглядами: он — с Холма, отвлёкшись от своей игры, а она — с балкона, в промежутках между домашними хлопотами. Между ними ещё существовала та безусловная биологическая связь, которая указывала им на тот момент, когда кто-то хотел помахать другому рукой или просто обменяться взглядом.

И зимою, когда мальчик садился в санки, чтобы вот-вот съехать с пологого склона по сверкавшему на солнце снегу, что-то толкало женщину взглянуть в окно и проследить, не упадёт ли её ребёнок.

В любое время, когда кто-нибудь в доме выглядывал в окно, то обязательно видел большой пустырь и на нём — Холм.

Холм ненавязчиво влиял на характер и чувства жителей всего дома, перед окнами которого Он жил своею молчаливою загадочной жизнью. Одни любили его, другие терпели, третьим он не нравился. Он был самым настоящим живым существом, с множеством глаз, рук и ног, принадлежавшим одновременно и ему, и жителям дома, чьи окна через свои рамы пристально рассматривали его все дни напролёт, как великолепную картину неизвестного мастера, всегда разнообразную, всегда неповторимую…

И даже если порою мальчишки старшего возраста в летний вечер разжигали на его вершине костёр, чтобы испечь картошку, которая всегда получалась вкуснее домашней, или — чтобы расплавить в консервной банке свинец и отлить биту в тщательно вылепленной глиняной форме, — Холм всегда оставался собою и всегда был неуловимо иным… С костром его сознательная жизнь продолжалась дольше… И уже окончив все домашние хлопоты, люди не могли заснуть, видя в своих окнах огненные блики; находили ещё какие-нибудь дела или просто выходили на балкон и подолгу смотрели на забытый огонь, озаряющий лица давно разошедшихся по домам мальчишек…

Однажды на пустырь приехали рабочие. Затарахтел бульдозер, начавший выравнивать полосу будущей дороги. И у всех жителей дома бесконтрольно возник вопрос: "Что будет с Холмом?"

К счастью Холм почти не тронули. Срезали только лишь небольшую Его пологую часть, и стало ясно, что отныне будет невозможно съезжать в этом месте на санках.

Дорогу заасфальтировали. Вместо неровной тропинки, протоптанной одинокими прохожими, появился тротуар. По нему стали часто ходить пешеходы, а по дороге — ездить машины, и открылся новый маршрут автобуса. И люди стали ложиться спать сразу после окончания своих дел, и просмотр телевизионных программ стал казаться одним из необходимых дел, и дело это почему-то не приносило отдыха. Редко кто теперь выходил на балкон, чтобы отдохнуть взглядом на одиноком потревоженном Холме. Только мальчишки продолжали по вечерам разводить на прежнем месте костёр, жарить на угольях картошку и отливать биты да пугачи. И мать всё ещё разрешала мальчику бегать на Холм.

Но на следующий год проложили вторую дорогу и второй тротуар, отрезав у Холма противоположный склон. Движение на дорогах стало односторонним, машин — больше. Теперь мальчику запретили бывать на Холме, "униженном и оскорблённом" и всё же не потерявшим Своего величия. Но мальчик всё-таки продолжал туда бегать тайком, стараясь скрыться за противоположным склоном Холма от взора матери.

Ещё через год на пустыре затарахтел экскаватор, вгрызаясь в тучное тело Гиганта, и за несколько дней через весь пустырь прорыл траншею, отчего получилось два Полу-Холма-Близнеца. В траншею заложили огромного диаметра трубы, и бульдозер закопал их, забыв по чьей-то лени сравнять с землёй двух Инвалидов-Обрубков.

Мальчик и теперь приходил туда, где когда-то находилась сама сердцевина Гиганта. И ребята постарше стали разводить костёр уже не на верху, а, скрытые от посторонних взоров, — внизу, между Полу-Холмами.

Они закладывали в костёр черепицу, устраивали взрывы, порою нарушавшие ночную тишину. Кто-то укрепил на одной из вершин канат, украденный со стройки, и ребята одолевали Холм, воображая себя альпинистами или моряками, терпящими кораблекрушение у неприступных скальных береговых утёсов. Школьники тайком от взрослых приходили сюда покурить, взрослые — распить бутылку, хулиганы — ограбить школьников.

Житель первого этажа, пенсионер, по фамилии Палых, не любил Его, особенно после того, как Холм перерезали надвое. Он писал жалобы в различные инстанции с просьбой стереть Холм с лица земли.

Однажды жена Палого поймала мальчика, когда он при помощи разводного гаечного ключа, взятого у отца, откручивал уличный водопроводный кран, чтобы набрать воды для какой-то игры, и отняла ключ.