Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово

— Думаешь, я не хочу? — она быстро уходит от меня и становится спиной к проему. Между нами три метра. — Думаешь, я не хочу? Но не здесь! Мне нужна кровать! Я хочу, чтобы ты был нежен, чтобы нам никто не помешал. А здесь каждую секунду может войти кто угодно. Я хочу, чтобы у нас было время. А тебе через час нужно опять быть в школе.

Она во всем права.

— Итак, придется подождать, пока твой муж снова уедет.

— Так скоро он не уедет.

— Но тогда…

— Предоставь это мне. Я найду для нас местечко. Я же всегда находила где.

Видите, она такая. Только никаких чувств. А если чувство вырвется — нужно начать тут же топтать его ногами! Любовь — только слово…

— Кроме того, здесь есть и приятная сторона, — добавляет она.

— Какая?

— Самораспаление, ожидание премьеры.

Видите, она еще и это говорит.

В этот день на Верене блестящая куртка из черной кожи, ярко-красная юбка, ярко-красный свитер, ярко-красные чулки в сеточку и туфли на высоком каблуке. Иссиня-черные волосы ниспадают на плечи, а глаза горят. Я знаю, это избитое слово, но ее невероятно большие глаза правда горят!

— Оливер…

— Да?

— Кто научил тебя так целоваться?

— Я не знаю…

— Не лги! Это была женщина? Девушка?

— В самом деле, я…

— Скажи мне!

— Верена! Ты ревнуешь?

— Смешно. Мне просто интересно. Она тебя здорово научила.

— Никто меня ничему не учил, кроме тебя. Это была ты. Ты целовала, а я лишь позволял себя целовать.

— Мне уже неинтересно, — она машет рукой.

Вот такая она. За это я ее и люблю. Только за это?

— Когда все случится, Верена, когда?

— Ты больше не можешь ждать?

— Нет.

— Скажи.

— Я больше не могу ждать.

Она несколько раз подряд топнула ногой по полу. Должно быть, ее это возбуждает.

— Ты хорошо выглядишь, Оливер.

— Чушь.

— Честно! Все девчонки за тобой бегают?

— Нет.

— Да. И у тебя уже есть та.

— Это не правда. — Стоп! Я уже так часто врал в жизни. Я не хочу обманывать Верену, не могу обманывать Верену, никогда. — Я…

— Ну?..

— Я только спал с ней — на этом все!

— Для тебя. А для нее? Она тебя любит?

— Да. Но я сразу ей сказал, что не люблю.

— И ты снова пойдешь к ней?

— Никогда больше.

— Она знает об этом?

— Я скажу ей.

— Когда?

— Сегодня. Самое позднее — завтра. Она полусумасшедшая, знаешь? Я должен действовать осторожно, чтобы у нее в голове ничего не щелкнуло.

— Что значит полусумасшедшая?

Я рассказываю Верене все, что пережил с Геральдиной. Она молча слушает и в конце говорит:

— Так, значит, это девушка, которая украла браслет.

— Да.

— Ты должен ей сказать, Оливер. Ты должен ей сказать… почему ты на меня так смотришь?

— Я… конечно, я скажу ей. Странно только, что ты на этом настаиваешь.

— Отчего же странно?

— Обычно ты изображаешь ледышку…

— Я и есть ледышка. Но пока кто-либо мой любовник, других быть не должно.

«Любовь — только слово». Но для нее больше, чем слово, я совершенно уверен. Все это лишь слова.

— Могу я подойти к тебе?

— Если ты снова прикоснешься ко мне, что-то щелкнет в голове у меня.

— Я не буду прикасаться к тебе. Просто не хочу стоять так далеко.

— Подойди ближе, до столба.

Столб стоит в полуметре от нее. Я подхожу к нему.

— А где Эвелин?

— Я оставила ее дома. Я чередую, понимаешь? Чтобы Лео или садовник с женой ничего не заметили. Я сказала, что иду за покупками во Фридхайм. Кстати, этот Лео сегодня в первый раз после вечеринки мил со мной.

Этот Лео… Следует задуматься над такой фразой…

— Оливер, почему ты закрываешь глаза?

— Иначе я заплачу.

— Почему?

— Потому что ты так хороша.

Вот она привычным движением запрокидывает голову, и волосы разлетаются.

— Оливер, у меня плохая новость.

— Плохая новость?

— Мы покидаем виллу и уже завтра возвращаемся во Франкфурт.

Когда-то я брал уроки бокса. На первом же уроке партнер по спаррингу заехал мне в печень. Меня вынесли с ринга. Вот так чувствую я себя и сейчас.

— Муж сообщил это сегодня утром. Не понимаю, что случилось.

— Он что-то заметил?

— Может быть. А может быть, и нет. Иногда он совершает поразительные, непостижимые поступки. Так он на свой лад держит меня в состоянии постоянного страха, понимаешь? Никогда не знаешь, что готовит грядущий час, что на уме у моего господина и повелителя.

— У твоего господина и повелителя…

— Я завишу от него, живу за его счет. И Эвелин тоже. Смог бы ты нас прокормить?

— Я…

Черт побери, отчего я не старше? Почему совершенно ничего не представляю собой?

— Пока нет. Только, когда я школу…

— Бедный Оливер, — говорит она, — не печалься. Я очень ловкая. Я уже так часто обманывала мужа. Отсюда на машине всего час пути до Франкфурта. Мы живем на Мигель-аллее, Дом номер 212. И у тебя есть машина.

— Да… — сейчас мне снова хочется плакать.

— Вот видишь! Я найду для нас кафе, найду маленькую гостиницу или пансион. А здесь ты просто исчезнешь. У вас ведь такой забавный воспитатель, ты говоришь.

— Да уж…

— И тогда мы встретимся.

— Но ведь всегда лишь на несколько часов, Верена, всегда лишь на несколько часов!

— Не лучше ли так, чем совсем никак?

— Я хочу быть с тобой всегда-всегда, день и ночь.

— Днем ты ходишь в школу, малыш Оливер… Но мы все же будем вместе… ночи напролет… до рассвета… Чудесные ночи… Мой муж снова уедет…

Внизу идут люди, мы слышим их речь и молчим, пока не стихнут голоса. Тогда я говорю:

— Мерзко.

— Что?

— Послезавтра, вдобавок ко всему, мы поедем на экскурсию! Она будет длиться три дня, И я не смогу приехать во Франкфурт. И не увижу тебя теперь шесть дней.

Она насторожилась:

— А что это за экскурсия?

Я рассказал ей.

Собственно, произошло это так: сегодня у нас снова был урок истории с тощим и хромым доктором Фреем. Он сказал:

— Не хочу, чтобы кто-нибудь из вас думал, что я рассказываю сказки о Третьем рейхе или преувеличиваю. Поэтому пятнадцатого мы отправимся в Дахау и посетим концентрационный лагерь, который там располагался. На автобусе мы доедем до Мюнхена, переночуем, а на следующий день — в Дахау. Там недалеко. Вообще концлагеря располагались, как правило, вблизи городов и сел. Только люди в этих городах и селах ничего о них не знали. Что с вами, дорогой Зюдхаус?

Отличник Фридрих Зюдхаус, чей отец был раньше нацистом, а теперь — генеральный прокурор, вполголоса что-то сказал. Теперь он встает и громко заявляет:

— Я полагаю, бывший концлагерь — не предмет для экскурсии!

— Мы едем не на экскурсию, дорогой Зюдхаус.

— Господин доктор, могу я вас попросить, не говорить мне вечно «дорогой Зюдхаус»? — У отличника кровь прихлынула к лицу.