Светлана Викарий - Вот моя деревня

Оформилась она вскоре после смерти матери. Сама смерть матери стала неожиданной. Мать хотела жить долго. Но не получилось. Была она крепкой, целеустремленной, цеплялась за жизнь и ее небольшие, доставшиеся на старость, радости. А из всей радости остался внучек — Санька, да умная дочь Виктория. Честно сказать, Виктория ее и не очень радовала. Рвалась куда-то, чего-то искала, уезжала на годы, училась, где только не училась она, а проку от ее образованности сталось немного. Карьеру не сделала, — всех умнее и краше была. Начальству разве понравится такая принципиальная, знающая себе цену дамочка? Замуж не вышла. А мужики были сказочные принцы: директора, профессора сплошь — меньше не брала. А они все — женатые, и никто своей карьерой рисковать ради любви не стал. Виктория тоже за судьбу свою не боролась, разворачивалась и уходила по своей тропинке дальше, впрочем, без обиды. Со всеми мужчинами у нее сохранялись прекрасные отношения.

Так и дожила она до пятидесяти, а после Испании вовсе утратила интерес к мужчинам. Жить все же было ради кого — Санька подрастал, надо было думать о его будущем.

Умерла мать быстро, хотя и помучилась изрядно. Угасала на глазах у дочери, которая никак не хотела поверить, что уход близкого человека может быть так страшен.

Мать умерла. И вместе с ней умерло что-то в Виктории, какая-то ее часть. Может быть, самая лучшая и святая. Хотя отношения их были совсем не идеальными. Кто-то вообще считал их плохими.

Виктория возненавидела эту квартиру. Она не могла заходить в комнату матери. Выбросила диван, на котором мать отдала богу душу и свеча, горевшая у ее изголовья, погасла. А она-то думала, что это придумка суеверных людей. А свеча, действительно, загасла сама. Накануне Вика сбегала с подругами в баню, пришла домой в десять вечера. Мать, напичканная болеутоляющими и снотворным, спала. В воздухе комнаты стоял запах смерти — омерзительно тошный. Нос матери заострился, лицо стало серо-восковым.

Вика понимала, что конец близок и дожидалась его с фатализмом зверя, попавшего в капкан. Ночью ее позвал голос матери: «Вика, дочка!» Вика подскочила на кровати. На часах было ровно два. Она поняла, что голос матери прозвучал в ее голове, а не из комнаты. Умерла.

Свеча погасла. Да, она действительно погасла. Вика включила свет, и страх объял все ее существо. Она осторожно приблизилась к матери и положила руку на ее лоб — он был ледяным. А руки, спрятанные под одеялом, оставались теплыми. Значит, позвала ее душа матери, улетая…

Что было дальше, она помнила плохо. Все время мелькала только одна мысль — только бы сын не проснулся. Она позвонила в ритуальное агентство, с ним определились, когда врачи поставили диагноз. Уже через двадцать минут, агент звонил в домофон. С ним был сотрудник милиции, который констатировал смерть. Это была красивая длинноногая девушка в милицейской форме, напоминающая мисс Вселенную.

Вику поразило то, как мисс Вселенная взглянула в лицо смерти. Прекрасные глаза ее сузились, уголки пухлых губ дрогнули. Лебединная шея вытянулась, и весь корпус, склоненный над покойницей, застыл в каком-то странном полете.

— Все. — Произнесли сочные губы. — Умерла. — И было в ее голосе какое-то отвратительное удовлетворение, которое Виктория себе так и не объяснила.

Агент вызвал катафалк, и настрого приказал не откликаться в домофон другим похоронным агентствам. Они назовут мое имя. Прозвучал пароль: «Мы по звонку от Николая, за трупом». Она открыла. Двое молодых мужчин, низкорослых и худощавых, с масличными черными глазами, внимательно осмотрели покойницу.

— Сережки снимем… цепочку… да? Колечки еще есть.

Она только кивнула.

Один из них склонился над телом матери и аккуратно, почти любовно и долго снимал с покойницы украшения, которые она так любила.

— Простыню. — Попросил второй. — Завернуть.

Она торопливо достала из стенки широкую, в алых розах, любимую матерью простыню. Они расстелили ее на полу, подняли тело матери с дивана и положили на пол. Один из них завязал три узла, и мать исчезла в этом саване. Они подняли ее и понесли. Было уже четыре ночи. На улице плакал холодный ноябрьский дождь. Соседи и не подозревали, что подъезд посетила Смерть.

Надя теперь частенько заходила к Виктории поболтать, выпить. Она была не жадной и никогда с пустыми руками на порог не являлась. То шоколадку Димке принесет, а Саньке сунет пакет чипсов. Ребятишкам особенно понравились Надины пирожки с капустой, с картошкой, грибами. А особенно вкусными были с ливером.

— Ты не стесняйся, если надо помочь — я помогу. — Говорила Надя, спокойно оглядываясь по сторонам. Поленница у Тамарки не на месте. Ты бы лучше ее под навес поставила, здесь, на терассе. И зимой удобно брать, недалеко и сухие дрова будут. А дров здесь надо порядочно. Телеги три.

Надя знала, кого надо позвать для работы.

— Во-первых, Ваку. Есть еще Рыжий. Но он вороватый. А Вака — нет. Перекопают огород. А на посадку картошки и грядок можно позвать Лидку — Каланчу. У нее рука легкая. И очень она трудолюбивая. Есть еще бывший водитель Шиловонина Буренок и его жена Лелька, бывший врач-зоотехник. У нее остеопароз. Вечно переломанная, в гипсе. А пьет, зараза, без перерыва. Детей у них нет. Но любовь серьезная. Друг без друга никуда.

— Все пьяницы? — удивилась Виктория.

— А то. Лелька образованная. А Буренок очень любил читать. До сих пор в библиотеку в Людке ходит, книжки берет. Но говорят, очень уж был строптивый. А Лидка — сидячая. Мужа убила. Покусился на ее дочь. Хотел девчонку изнахратить. На лесоповале в Магадане трубила пятнадцать лет. Голодала, говорит. Нет… Ты ее не бойся. Она женщина неплохая. Когда выпиваем, она все кусочки другим подкладывает, ты, ешь, ешь… говорит. Я знаю, что такое голод.

Жизнь молодой пенсионерки дала резкий крен — она купила недешевый домик в деревне, и, теперь, рассчитывала жить тихо и мирно. Пока ее все устраивало — вполне развитая инфраструктура поселка — три магазина, Дворец культуры, новенький ФАП, почта, сельсовет… Во всяком случае, она пыталась убедить себя в этом. Надя рассказывала ей, что еще три года назад, когда они с Вовушкой приехали сюда, в поселке было куда лучше, и народ был отзывчивей — на всякие мероприятия ходил, любопытствовал. А теперь, нет. На редкое собрание никого не загонишь, будто свои собственные судьбы людям неинтересны. Вон, главный врач района приехал поговорить о здоровье. Казалось, есть ли тема важнее для деревенского человека? А пришли десять человек. Так эти десять и ходят всегда.

Поселок выглядел вполне опрятно, домики, утопали в незатейливых георгинах и оранжевых ноготках. Вековые деревья сообщали поселку некую надежность. Опять же аисты… они всегда душу радуют. И вот что еще, — уличные фонари по яркости соперничали всю ночь с луной. Не в каждом поселке прогуляешься ночью, а тут, пожалуйста…. Вообщем, много достоинств нашлось у Калужского.