Светлана Викарий - Вот моя деревня

Вака не вернулся в свой пустой дом. Он направился к Наде, зная, что та не откажет в деньгах на самокат. Кроме того, там был Вовушка. Ваке хотелось поговорить. Побеседовать. Он не знал, что беседа — одно из самых главных удовольствий жизни. Его удовольствия были другими. Но для удовольствия подобного рода нужно иметь много досуга. А этого добра стало в русской деревне в избытке вот уже лет тридцать.

Надя в деньгах не отказала — не тот случай.

— Что делать-то будешь?

Вака пожал плечами.

— Вот я все ж не пойму, почему у меня бабы умирают? Если еще одна помрет — не женюсь больше.

— Зарекалась коза в огород не гулять… Тебе еще сколько годков-то, Ленька?

— Сорок в ноябре стукнет.

— Да ты еще молодой. Гормон в тебе играет.

— Играет! До чего азартно… я бы всех баб… Особенно телесных и грудастых, как ты.

Вовушка отправился в дальний лес за грибами. Шел он целый час по шпалам железной дороги, неспешно, привычно размышляя о превратностях жизни. Встретился ему только тихоня Саша, работник железной дороги. Одет он был в оранжевый жилет. Саша неспешно брел по шпалам, аккуратно постукивая о рельсы палкой. При этом он склонял голову и прислушивался к звуку.

Они поздоровались. Перекурили. Поговорили ни о чем. Саше нужно было прошагать еще пять километров и вернуться этой же дорогой домой. Дома, как всегда нескончаемые дела. Но только туда стремилась его тихая душа, к своей Алюшке, повелительнице его скромной жизни.

Вовушка уже почти до леса дошел, недалеко уже опушка. И слышит он голоса, смех вроде из лесу раздается. Громкий такой смех. Он сошел с «железки» и по тропинке стал подходить уже к опушке. Никого там не было, а голоса звучали. Птичьи трели раздавались и в кронах деревьев трепыхал верховой ветер. Вовушка подумал, что верховой и приносит из глубины леса эти веселые голоса. И он пошел на них. Все ж люди. Ему было бы интересно встретить грибников. Поинтересоваться. Он тыкал палкой в листву, приглядывался, а грибов и близко не было. Он уже порядочно прошел, перешагивая через бурелом, и вроде приближался к людским голосам.

Голоса слышались совсем рядом. Он шел на них, но никого не находил. В одну сторону идет — слышит. Значительно уже ушел. Оттуда направился в другую. Опять, то же самое.

— Никак Лесовик морочит. — Решил Вовушка. — Не заблудиться бы.

Земля была топкая, влажная, поперек тропинок лежали сваленные бурей деревья. В лесу было запустенье, как у плохой хозяйки. Не прибрано. Неуютно. Хозяйничали здесь бобры. Какие уж грибы. Скорее, русалки смеялись над грибниками. Вовушка вспомнил, что лесные божества совсем не страшные, и не пугают они человека, не изводят, а озоруют. Они и за лесных тварей заступаются, за зайцев, когда лиса их загоняет. Оттого лисе надо исхитрится. Даже волк, когда побежит за зайцем, наткнется на Лесовика-заступника слабых. Вспоминал Вовушка детские сказки, и даже показалось ему вдали сидит на пне Дед Лесовик, ноги его замшели, а на голове птичье гнездо. В волосах и бороде плющ растет зеленый, а по щекам щетиною мох.

И все же душно стало Вовушке. Вспомнил, что рассказывал Халимон, и не трус вроде, а решил вернуться. Вышел снова на железку — опять тот же смех и разговоры. И тут только удивился Вовушка — слишком громкий смех. Не должно такого быть, если люди в лесу. Лес скрадет звуки.

В магазинах два дня только и было разговоров о том, что немушка родила. Немушка Соня, младшая сестра погибшей в болоте, первой жены Ваки Ленки, выросла давно. А жила она с пьяницей-отцом и братом-олигофреном. Слава-те, яйца, как говаривала Надя, у них были крошечные пенсии. Ни читать, ни писать Соня и ее брат не умели. Жили они в двухэтажном немецком доме за линией — бывшем немецком общежитии для военных. Ни разу не отремонтированное советской властью здание превратилось в барак, и обретались там отходы общества — алкоголики и туберкулезники. Добровольно заходить туда нормальные люди не решались. А Наталья Анатольевна Сидорова вынуждена была это делать, так как у нее имелось полставки социального работника.

Как уж так получилось, что немушка родила раньше времени, осталось в неизвестности. Отец рассказывал потом, что выпал из нее ребятенок ни с того ни сего… Ну, помычала она, покаталась на кровати, а он и вывалился. Подхватила она его и носится по квартире, и никто из домашних не знает, что дальше делать? Брат принялся вытирать за ней лужи крови, а отец, вспомнил о том, что пуповину надо резать, ну и резанул тупыми ножницами. Разглядели младенца — парнишка оказался. А из дочкиного лона опять что-то шлеп… на пол. Послед вышел. Отец скомандовал сыночку, беги мол, за какой-нибудь бабой. Он и привел Халемындру. Халемындра воды нагрела, выкупала младенца, оказался он вполне справненький, навскидку больше трех килограммов. К немушкиной груди приложила, сцедив каплю молозива, она же бывшая телятница, ребенок прижался к соску и засопел.

— Мы телят раньше всего молозивом должны напоить. Для иммунитету. Глядишь, и этому на пользу пойдет. Как мальца-то назовете?

Новоявленный дед задумался.

— Может, Артурчиком? — Халемындре нравилось это имя.

Дед ни сном, ни духом не знал, что имя это королевское, но оно ему не понравилось в силу своей иностранщины.

— Нет, по-русски назовем.

— А по отчеству-то как запишите?

— А черт ее знает, с кем она кувыркалась! Сонька-то…

— С кем? Все же скажи, с кем? Знаешь ведь… — упорно допытывалась Халимындра.

— Да я ж разве всех упомню… Лешка Хромой был, Рыжий … И Руслан твой… — Старик силился припомнить прихожан своей грязной обители. Но куда уж… Память его давно изменяла ему с бутылкой.

Халемындра вперила в младенца острые, как ножи, прозрачные глаза свои. Волосы у ребенка курчавились, а глазенки были явно не светлые. Волосья не рыжие. Скорее Лешки Хромого. Чернявый младенец, как есть чернявый.

Нет. Не Руслана. Свою породу она знала.

На второй день Сидорова привезла опеку, дитенка завернули в казенное одеяльце и забрали. Немушка мычала, плакала, руки тянула. Видать за беременность она свыклась с этим брыкающимся существом. А Наталья Анатольевна успокаивала ее. А деду младенца, трезвому и на удивление серьезному инспектор сказал, что ребенка оставлять в подобных антисанитарных условиях нельзя. За стеной живут тубики. Вот тебе и весь сказ. А здесь просто свинарник! Кого вы в своей конуре воспитаете? Еще одну особь, больную общественным недугом? Разве она нужна обществу? И вам она нужна на первых порах, как игрушка. Для удовлетворения инстинкта. А дальше?

— Шанс, который дает ему государство, огромен! Уходим! — почти кричала инспекторша. Ей скорее хотелось покинуть этот свинарник. Вы понимаете, что его усыновят нормальные люди?!