Хулио Кортасар - Рассказы

Как я уже объяснял Поланко, сделать это было непросто. В любом положении муха, неважно — брюшком вниз или на спине, с хорошо известной сноровкой ускользает от преследования, заключить ее в стеклянном кувшине либо в виварии значило бы воспрепятствовать ее повадкам или просто приблизить ее смерть. Всего-то десять-пятнадцать дней оставалось жить маленькому существу, которое с неописуемым блаженством курсировало лапками вверх в тридцати сантиметрах от моего носа! Я понял: стоит известить об этом Музей истории естествознания, как оттуда немедленно пришлют какого-нибудь вооруженного сетью мужлана, и тот — бац! — тут же прибьет мое уникальное открытие. Захоти я заснять летунью (Поланко балуется кинокамерой, правда, в основном, как женолюб), я подверг бы объект исследования двойному риску: осветительные приборы испортили бы летательный механизм моей мухи, сделав ее нормальной к вящему разочарованию Поланко, моему и, скорее всего, самой мухи, к тому же будущие зрители непременно обвинили бы нас в недостойном фотографическом трюке. Менее чем за полчаса (надо было считаться с тем, что жизнь мухи, не в пример моей, протекала удивительно быстро) я пришел к выводу: единственным выходом из положения было последовательно и осторожно уменьшать размеры комнаты, пока муха и я не окажемся в тесном пространстве, — только это обеспечит безукоризненную точность наблюдений (разумеется, я бы вел дневник, делал снимки и т. п.), что позволит подготовить соответствующее сообщение, однако не раньше, чем в этом удостоверится Поланко, который мог бы в дальнейшем успокоить общественность своими свидетельствами — не столько о полете мухи, сколько о моей вменяемости.

Здесь я сокращаю описание воспоследовавших бесчисленных действий, что объясняется борьбой со временем и с госпожой Фозерингэм. Решив проблему выхода из комнаты и входа в нее исключительно в моменты, когда муха находилась вдали от двери (не премину сказать, что, по счастью, одна из ее подруг улепетнула в первый же день, а вторую я, не моргнув глазом, прихлопнул на пепельнице), я начал подвозить материалы для сокращения пространства, предварительно объяснив госпоже Фозерингэм, что речь идет лишь о временных пертурбациях, и передав ей через приоткрытую дверь ее фарфоровых овечек, портрет леди Гамильтон и большую часть мебели, последнее — с рискованным распахиванием двери настежь (разумеется, когда муха дремала на потолке или умывала на моем письменном столе рыльце лапками). Во время этих приготовлений я был вынужден с особым вниманием следить не столько за мухой, сколько за госпожой Фозерингэм, так как усматривал в ней все растущее поползновение посоветоваться с полицией, с которой я вряд ли мог бы объясниться через узкую щель в двери. Больше всего госпожу Фозерингэм обеспокоило складирование в комнате целой горы разобранных картонных коробок, предназначение коих она, разумеется, определить не могла, а я не пытался раскрыть карты, так как довольно хорошо ее знал: необычный способ мушиного полета она бы с царственным равнодушием оставила без внимания, поэтому я ограничился сообщением, что включился-де в один архитектурный проект, некоторым образом связанный с идеями Палладио [22] Андреа ди Пьетро Палладио (1508–1580) — итальянский архитектор, представитель позднего Возрождения. , точнее — с идеей перспективы в эллиптических театрах; это объяснение она встретила с выражением, какое при схожих обстоятельствах наблюдается у черепахи. К тому же я обещал возместить любой ущерб, так что через каких-нибудь полчаса коробки, не без помощи разнообразных уловок, ленты скотч и больших скрепок, громоздились в двух метрах от стен и потолка. В поведении мухи до этой поры не наблюдалось недовольства либо тревоги — она знай себе летала лапками вверх, успев потребить значительную часть кусочка сахара и каплю воды, которую я заботливо оставил в самом удобном для нее месте.

Не забуду упомянуть (все это я старательно занес в журнал исследований), что Поланко несколько дней не было дома, к телефону подходила сеньора с панамским акцентом, которая к местопребыванию моего друга выказывала полнейшее равнодушие. Будучи одиноким и замкнутым, довериться я мог только Поланко, в ожидании его появления я решил продолжить работу по сужению ареала мухи, намереваясь завершить опыт в оптимальных условиях. Методом, понятным обладателю хотя бы одной русской куклы [23] Имеется в виду матрешка. , я исхитрился нарастить, насколько это было возможно, вторую порцию картонных кип — я притащил и протащил их в мою комнату на глазах у госпожи Фозерингэм, которая ограничилась тем, что испуганно зажала рот одной рукой, вскинув другую, в которой сжимала опахало, чьи перья переливались всеми цветами радуги.

С понятным ужасом я размышлял о завершении жизненного цикла моей мухи, и, хотя понимал, что эмоции вредят объективной исследовательской работе, мне все же стало казаться, что подопытная проводит теперь больше времени за отдыхом и умыванием, словно полет утомлял ее или наводил тоску. Дабы удостовериться в стойкости ее рефлексов, я стимулировал ее активность лёгкими помахиваниями руки, отчего маленькое существо, подобно стреле, взмывало лапками вверх и начинало облет кубического, с каждым разом уменьшавшегося пространства, время от времени приближаясь к картонным коробкам, которые она, продолжая летать на спине, почитала за потолок, и с небрежным изяществом, коего у нее, как ни больно мне это говорить, оставалось все меньше и меньше, садилась на кусок сахара или на мой нос. Поланко все еще не объявлялся.

На третий день, смертельно напуганный мыслью о том, что муха в любой момент может испустить дух (было бы смешно и горько обнаружить ее лежащей на полу лапками вверх, навсегда застывшей в позе обычных дохлых мух), я притащил последнюю кипу разобранных картонных ящиков, они сократили сектор обзора настолько, что стало невозможно наблюдать стоя, а для наблюдений лежа я вынужден был соорудить наклонное ложе из двух диванных валиков и матраса, который госпожа Фозерингэм протолкнула мне в дверь, обливаясь слезами. На этом уровне исследований проблема входа и выхода была сопряжена с немалыми трудностями: каждый раз надо было последовательно отодвигать и с большой осторожностью перемещать три картонных нагромождения, стараясь не оставить при этом ни малейшей щелочки, и каким-то образом добраться до двери, около которой соседи по пансиону взяли за манеру скапливаться. Вот почему, когда в телефонной трубке зазвучал голос Поланко, я испустил вопль, который он сам, а чуть позже и его отоларинголог сурово осудили. Я тут же начал объяснительное бормотание, Поланко меня прервал, пообещав незамедлительно приехать, но так как мы оба и муха не могли бы поместиться в столь малом пространстве, я решил предварительно ввести его в курс дела, чтобы затем в качестве единственного наблюдателя он мог подтвердить, что аномальное поведение наблюдается у мухи, а не у меня. Я назначил ему встречу в ближайшем кафе и там между двумя кружками пива все ему рассказал.