Алипио Ривера - На носу у каймана. Воспоминания сельского врача

Уже конец марта, и с каждым днем меня все больше тревожат действия группы, которую я условно называю «правой». Они отдаляются от меня и от Педро и все теснее сближаются с Баркесом и другими местными врачами, поведение которых заставляет желать лучшего во всех отношениях. Все словно бы забыли наше собрание в гостинице. Там казалось совершенно ясным, что мы приехали сюда не только затем, чтобы лечить и предупреждать болезни, но и учить крестьян, вести с ними воспитательную работу, записаться в отряды милисиано и вообще служить примером для окружающих. На собрании в гостинице никто не сомневался, что мы должны держаться просто и скромно, избегать всего, что хоть в малой мере может повредить нашей репутации. А этим людям все нипочем. Кое о ком из них уже ходят нехорошие слухи. Двое, например, на днях напились и чуть было не устроили скандал. В министерстве должны узнать об этом.

С другой стороны, дел у нас невпроворот. Больница теперь работает в полную силу.

Вчера днем, когда я дежурил, доставили одиннадцатилетнего мальчика в коматозном состоянии с лихорадочным синдромом. После наружного осмотра и дополнительных анализов выяснилось, что у него брюшной тиф. Я сразу же ввел ему внутривенно левомицетин. Случай, характерный для этих мест: болезнь крайне запущена, я понимал, что спасти мальчика будет трудно, и опасался перфорации кишечной язвы и в результате перитонита. Пришлось помучиться. Врач всегда должен бороться за жизнь больного до конца, но этот случай заставил меня делать невозможное — ведь передо мной был ребенок, жертва нищеты и антисанитарных условий. К тому же, когда я с мальчиком на руках бежал по коридору, на лицах врачей и медсестер явно читалось, что случай безнадежный. Никто не сомневался, что мальчик умрет. Но я сказал: один он не умрет, я умру вместе с ним.

Они смотрели на меня в полном недоумении, видимо считая, что больного в таком состоянии невозможно спасти. Мальчика зовут Хуан, а родители называют его Хуанито. Живут они на горе Капиро, недалеко от Эль-Хамаля, деревушки, где работает Росельо. Сначала родители заметили, что у мальчика расстроился желудок и поднялась температура, и стали лечить его домашними средствами, но состояние его все ухудшалось, он перестал разговаривать и впал в забытье. В отчаянии они не переставали меня спрашивать, будет ли он жить. Я мог только ответить, что сделано все возможное, чтобы спасти его. Они оставили двух других детей у своих родителей, а сами буквально поселились в приемном покое. Не знаю уж, как им это удалось. Впрочем, сотрудники больницы отнеслись к ним с участием.

Когда сегодня утром я осматривал мальчика, в палату с лукавой улыбкой вошел ортопед.

— В чем дело? — спросил я, тоже улыбаясь.

— А ты не знаешь? У Баркеса был междугородный разговор по телефону, и вид у него весьма встревоженный. Говорят, звонили из министерства, его вызывают в Гавану, завтра же туда отправится.

— Если так, то еще не все для нас потеряно…

— Оно конечно, но есть и скверная новость. Замещать Баркеса пока будет Фернандес, а ты сам знаешь, что это за человек.

Фернандес — один из местных врачей, еще молодой, но совершенный лентяй, нисколько не интересующийся своим делом. Иной раз я задавался вопросом, за кого нас с ортопедом принимают. Похоже, за коммунистов, а может, за экстремистов, а может, просто за помешанных на медицине. Мне кажется, они нас не понимают, словно у них от рождения иные понятия о добре и зле или таковые вовсе отсутствуют. С Фернандесом будет не лучше, а то и хуже, чем с Баркесом.

Педро ушел, я продолжал осматривать мальчика и вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Я резко обернулся: на меня пристально смотрела Мария дель Кармен, палатная сестра. Светлые волосы коротко подстрижены, глаза светло-карие, она невысокая, пухленькая, лицо у нее доброе, характер мягкий, но подготовка никуда не годится, как почти у всего среднего персонала больницы.

И все же чувствуется, что она человек хороший. Я заметил, что, хотя Мария и молчит, обычно в душе она сочувствует нашим начинаниям. Она запомнила мои слова насчет двадцатипятисвечовых лампочек и часто спрашивала:

— А когда же сменят лампочки, доктор Алипио?

Но у нас всегда находились дела поважнее, и я отвечал «завтра» или «при первой возможности».

Потом Баркес снова стал директором, лампочки так и не сменили, и она иногда шутила:

— Вот видите! Не послушали меня, не сменили вовремя, и вот что получилось!

Она умна, любит свое дело и поддерживает меры, принятые нами для улучшения ухода за больными. Профессию она освоила здесь, в больнице, а потом уезжала получиться не то в Гуантанамо, не то в Сантьяго.

И теперь, обернувшись, я увидел на ее лице выражение, которое замечал и вчера, и третьего дня, когда занимался своим маленьким пациентом. Я не мог понять, что оно означает, поначалу мне показалось, что это удивление. Но сегодня я прочел на ее лице уважение и даже восхищение.

Я не сдержался и выпалил:

— Почему ты так смотришь на меня, Мария?

Она не ожидала такого вопроса, а потому смешалась и слегка покраснела.

— Я, доктор? Что вы имеете в виду?

— Я заметил, что ты смотришь на меня как-то странно, затрудняюсь определить, но…

— Да вот… — начала она в смущении, запинаясь и покраснев еще сильнее. — Сама не понимаю… Помолчав немного, она вдруг решилась — Знаете, что меня удивляет? Вот вы сейчас меня спросили, и я поняла… А раньше просто отчета себе не отдавала…

Она замолчала, словно взвешивая свои слова. Я пальпировал живот мальчика. Она подошла поближе.

— Вы не рассердитесь, доктор, если я задам вам один вопрос?

— Конечно, нет, Мария, — ободрил я ее. — Спрашивай.

Она опять помолчала, точно борясь с сомнениями, и наконец решилась:

— Почему вы так заботитесь об этом мальчике?

Я остолбенел. Никогда не знаешь, чего ждать от этих людей.

— Что ты хочешь сказать, Мария? Я не понимаю.

— Ну, почему вы почти не спите ночами, достаете сыворотки, кислородные маски, меряете температуру, почему входите во все мелочи… Почему?

— Потому, Мария, что это мой долг. Больной очень тяжелый, при нем постоянно должна быть сиделка, но сиделки у нас нет. А за ним надо постоянно наблюдать, вот мы и обеспечиваем ему уход. Поняла?

— Но я никогда не видела раньше, чтобы вы о каком-нибудь больном так заботились.

— Да у нас и не было такого больного. Были у нас трудные случаи, но все-таки попроще. Этот же совсем особый. Нам предстоит долгая борьба, потому что болезнь очень запущена…

— Значит, вы всегда так заботитесь о тяжелых больных?

— Конечно, Мария. Иначе и быть не может.

Она смотрела на капельницу, но было видно, что не капли она считает, что мысли ее заняты другим…