Александр Жебанов - Принцип Нильса Б.

Наверное, начал действовать наркоз: боль утухла, а кукушка моя съехала совсем — в голове и глазах начали мягко повертываться неведомые миры, и я сам вращался с ними: медленно и неустанно. А свет-то — от Луны, Солнца? — такой струящийся и весь трепещущий вливался в меня, наполняя внеземным ликованием. Я поднимался в небо! Мимо проплывали серебристые облака, оставаясь далеко внизу, а навстречу проявлялся Космос… И я уже парил в невесомости. Мелькали, наплывали какие-то фигуры — смутные и неясные. И все было пронизано призрачными струнами: фигуры задевали их (а я никак!), и струны звучали нежными аккордами… Все проходило сквозь меня и отзывалось во мне. А внизу плыла Земля, поворачивалась Луна — я беспрерывно покачивался, наполняясь теплом и всеохватывающей Любовью…

Меня окружали призраки. Они клонились надо мной и вгрызались в правое плечо. Я был одинок в своем мученье: так продолжалось уже тысячу лет и так будет продолжаться тысячи лет… И как было СТРАШНО знать, что тебя заживо съедают: ты ешь, пьешь, сидишь, а где-то сбоку в тебя вгрызаются, в тебе копошатся, отпихиваются друг от друга мелкие белые червячки.

И я потерял себя. Я был разорван — на клочки, и продолжал дробиться… Я понимал, что это сон, и понимал: нет! не сон! Ужас и тоска охватили меня — я никак не мог проснуться от призрачных кошмаров. Сюда был вход, но не было выхода. И я мучился от боли, но больше от того, что помнил, что был здоров, что не знал такого состояния. И жалел, чтобы померк тот свет, что брезжил из прошлого — свет, освещавший тьму этих бредовых фантазмов; свет, который был так желанен и который был так ненавистен, не давал мне избавиться от этой полужизни. От нее нельзя ведь было избавиться ни проснувшись, ни умерев, а вот померкнул бы ТОТ свет и наступил бы покой.

Клонились лица. Одно из них, я знал, было лицом того ученого из Дании, о котором рассказывал мне папа, но почему-то не похожим на портрет в энциклопедии — был в очках и говорил отцовским голосом: «Помнишь принцип: все вернется, как снег?» Да, отвечал я, страдая, но ты не сказал мне, что это будет другой снег, иной снег… Ученый улыбнулся и приумерк — проявилось лицо Ольги с печальными глазами, маминым голосом…

И больше ничего не помню.

Когда проснулся, было солнечно. Вся моя рука, плечо и грудь оказались скованными — гипс. И уже настоящая мама склонилась надо мной. Я улыбнулся ей, ничуть не удивившись. Было видно, что она устала: набухли сосудики глаз, явственнее проступали под глазами тени, морщинки, — но все такая же красивая и сильная.

— Ну, вот и проснулся… Как самочувствие, сынок?

Я ощущал тягучее нытье в плече, но было не больно… Далекий призрак боли. И еще что-то смутное — мысль, к которой пришел ТАМ и теперь никак ее не мог вспомнить.

— Ничего. Все нормально.

— Гипс не жмет? — профессионально выспрашивала мама. — Дышать рука не мешает? Вдохни. Еще раз — на полную грудь… Так…

Я отдался приказам мамы, молча смотрел на нее и тихо улыбался: ну, теперь, с мамой, никакие царства теней не страшны.

— Кулак сжать можешь? Только осторожно… Хорошо. Все хорошо. Нервы не задеты…

— Мам, а как вы? Давно здесь?

— Сутки, Кирюш…

— Эге! — присвистнул я. — Вот я проспал!

— Папа там отдыхает, — махнула она рукой в коридор, — за рулем день, да ночь не спал.

— А ты что? — заволновался я.

— Да я спала недавно, — улыбнулась мама. — Посмотри, что ребята тебе оставили…

Мама сняла с тумбочки и положила мне на одеяло серебристый кубок. Улыбка расплылась на моем лице.

— А вот еще гостинцы. И это тебе. Перед отъездом пришло, — рядом с кубком очутился белый квадратик письма. И лишь я прочитал: Пермь… Ольге… — та мысль, которая не давала мне покоя, всплыла в моем мозгу:

— Мам, — сказал я, — знаешь, что я понял, когда был ТАМ? Что рай — это наша жизнь, а ад — воспоминание о ней…

Когда уезжали, тете Поля (теперь я знал, как зовут нянечку, готовившую меня к операции) выдала мою одежду, а мама, успевшая подружиться с ней, все уговаривала взять гостинцы. Наконец та поддалась и все шептала: «Пресвятая Мать-Богородица, Благодатная Марея, благослови их всех и в работе, и в хотьбе. А еще дай им Бог святой час, и спаси их всех ото всяких бед, ото всяких напастей и от лихех людей…» И на прощанье обратилась ко мне:

— А крестик-то носи…

Выехали на трассу, папа с мамой стали обсуждать уровень обслуживания в московских больницах, думали, куда заехать — коль уж выдалась возможность побывать здесь. А я все сжимал кусочек снега и смотрел, как исчезает он в каплях, чтобы вернуться вновь — более мудрым, более вечным…

Данный текст предоставлен мне бывшей моей ученицей. Восстанавливая, по ее просьбе, информацию на поврежденной вирусом дискете, я ознакомился с текстовыми файлами и убедил Ольгу часть из них опубликовать. Остается лишь добавить, что подбор и нумерация файлов осуществлена полностью мной. Часть файлов была сильно повреждена и восстановлению не подлежала.

Письма также предоставлены Ольгой. Причем письмо Кирилла сопровождало дискету, а свое письмо Ольга восстановила по сохранившимся черновикам. Письма приведены с купюрами, сделанными хозяйкой по личным соображениям.

Тем, кого интересует нынешняя судьба Кирилла, могу сказать, со слов Ольги, что он является студентом одного из столичных вузов и собирается идти по стопам отца. Сама же Ольга учится на факультете журналистики нашего университета.

P.S. Фамилия физика в файле 34, не распечатанная полностью из-за ошибки в чтении, конечно же, Бор.

«…твоя близость согревала кровь. И прогоняла все заботы! С тобой не знал ни огорчения, ни печали. Я был просто каким-то волшебником — все, за что брался, получалось. Без всяких осложнений. Как бы само собой. Я знал — я все смогу! Понимаешь, лишь с тобой я вдруг ощутил огромное желание жить! Мне казалось чудесным БЫТЬ — быть именно собой, именно с тобой, именно в этом месте и в это время!

А после прощания, там, у твоего подъезда, пришло вдруг осознание разлуки навсегда. Появилось ощущение нереальности происходящего. Понимаешь? Мир только что был наполнен счастьем. В нем жили мы. И вот, вдруг, ты исчезла… Нет, не то чтоб ты исчезла вообще — я ведь понимал: ты здесь, в городе, рядом. Я мог пойти, побежать, найти тебя. Нет. Ты исчезла из моей реальности. Ты правильно сказала: мы создали свой собственный мир. И теперь я мог найти тебя в моей реальности только лишь в прошлом.

В тот момент осознание того, что ты исчезаешь, странно подействовало на меня. Меня поразил абсурд происходящего. Я чуть не расхохотался, но понял — абсурдным был бы мой смех. Да и голос отказал — боль была такой, что остаток дня я жил как бы рас-троившись… А потом бросился искать тебя и нашел… А что же после?! А после месяц жил в двух измерениях: тело совершало обычные действия, а душа жила постоянной надеждой на чудо. Мне так и хотелось все бросить и полететь искать тебя, но удерживал разум… Приходилось жить воспоминаниями. Я перебирал все наши встречи, разговоры, стремился найти еще что-то, что ускользнуло от меня, от моего внимания. Вглядывался в фотографии, в каждую твою черточку и мог, наверное, нарисовать тебя с закрытыми глазами…