Ольга Токарчук - Игра на разных барабанах: Рассказы

— Надеюсь, она доехала. Если повезло, вполне могла благополучно добраться. Говорю тебе, она уже у него. Сидят теперь в каком-нибудь бомбоубежище — в Варшаве наверняка полно бомбоубежищ, еще с последней войны, — и в ус не дуют.

Он поддакнул.

— Ох, лучше бы нам до этого не дожить. Раньше на тот свет убраться. Ты представляешь, что сейчас будет твориться — люди начнут дохнуть как мухи, и кому их хоронить?

— Да уж.

— Что «да уж»?

— Ничего.

— Ведь ты же каждый день читал газеты, смотрел телевизор — и ничего не заподозрил? Неужели ничего не предвещало беды? Может быть, другие заметили? Может, только мы не знали? У других, возможно, было время как следует подготовиться? Эх ты, так ничего и не вычитал из своих дурацких газет. Какой же ты все-таки болван.

Она протяжно вздохнула и отставила пустую тарелку. Послюнявив палец, подобрала оставшиеся крошки.

— Нечего добру пропадать, нужно экономить, — пояснила.

Он следил за ней, пока она, обогнув стол, выискивала что-то на стене, шаря глазами по коврикам ручной работы и тесно развешанным картинкам с деревенскими пейзажами. Наконец отыскала пустое местечко, встала на колени и сложила ладони для молитвы.

— Ну что ты вытворяешь? — с ироничной усмешкой спросил он, уже догадавшись, что она задумала.

— Да пошел ты, — она закрыла глаза и начала молиться: — Ангел Божий, мой ангел-хранитель, не оставь меня своей милостью, будь всегда со мной и утром, и вечером, и днем и ночью, будь мне всегда помощником, храни меня как зеницу ока Господня…

— Ненормальная, — буркнул он вполголоса и понес тарелки на кухню. Раздумывая, не вымыть ли их, он вдруг припомнил, как в лагере за неимением воды посуду терли песком.

— … спаси и сохрани душу мою и тело мое, и препроводи меня в жизнь вечную. Аминь.

Она поднялась с колен и стряхнула рукой невидимые пылинки. Потом взяла пульт и потыкала в кнопки, переключая каналы. На всех было одно и то же — снежная рябь. Стоя на пороге, он спросил:

— А знаешь, как выглядят помидоры в этом мраке?

— И как?

— Чудно. Вчера, когда я пришел на наш участок, а мы еще не знали, что нельзя носу высовывать из дома, так и замер, вытаращив глаза.

Он задумался с улыбкой на губах.

— Ну и дальше что? — спросила она и плюхнулась в кресло.

— Красиво, вот что… будто изнутри шел свет, все кустики увешаны помидорами… досада, да и только… такие спелые, а есть нельзя…

— Надо было нарвать, вчера они, может, еще не пропитались этой гадостью, — сказала она спокойно.

— И то правда. Светились бы теперь у нас дома. Интересно, а если бы мы их съели, они светились бы у нас в животе? Ты только представь — мы оба ходим, а через одежду изнутри пробивается свет, живот светится и… и потом в туалете…

Оба дружно расхохотались. Он аж до слез. Вытирал слезы рукавом, и раз или два еще его сотрясли приступы судорожного хохота. Потом, обессилев, они затихли каждый в своем кресле.

— Как думаешь, одеяла спасают от чего-нибудь, ведь это всего-навсего старые пледы… — после долгого молчания спросил он.

— У всех окна завешены, посмотри на тот дом, напротив. Наверно, во многих городах есть бомбоубежища. Ты что-нибудь про это слышал?..

Он завел глаза к потолку.

— Мы об этом уже говорили.

— А о чем не говорили?

— Ни о чем.

— Знаешь, что меня больше всего расстраивает? — вдруг спросил он. — Что мы с ней не простились как полагается. Вдруг больше не свидимся.

Она заплакала. Шумно втягивала носом воздух и рыдала все горше. Согнувшись пополам в кресле. Того и гляди, сползет на пол.

— Прекрати, — сказал он и подумал, что не ожидал такой реакции.

— Это ты прекрати, — захлебываясь слезами, выдавила она.

— Ты к ней цеплялась. Вечно вы ссорились, будто больше нечем было заняться.

— Зато ты был чересчур добрый. Ну конечно, хороший у нас только ты, всегда и во всем… Добренький папочка… Тряпка.

Он встал и вышел, чтобы закурить. Из комнаты доносились ее горькие рыдания — так безутешно, навзрыд, плачут только дети. Она что-то бормотала сквозь слезы, а он придвинулся поближе к двери, так, чтоб ей не было его видно, и слушал.

— …не успела родиться, как начала плакать не закрывая рта. Я у медсестры даже спросила, нормально ли это. Будто у нее что-то болело. Плакала и плакала. Другие дети спят, а она плачет-надрывается… Боже, какие же мы все несчастные, беззащитные.

Он привалился к стене, посмотрел вверх. Глаза у него наполнились влагой, а потом одна за другой закапали слезы; отскакивая от шерстяной безрукавки, они мелкими брызгами летели вниз. Впитывались в коврик. Сорвавшийся с сигареты столбик пепла упал туда же, куда слезы, и рассыпался. Он послюнявил средний палец, и пепел пристал к подушечке. Потом стряхнул пепел в аквариум. Вернувшись в гостиную, долго терзал ручку настройки радиоприемника, но до них доносились только шум и треск. Этот треск, словно чье-то нашептывание, успокоил ее. Через некоторое время удалось поймать какую-то радиостанцию, и они напряженно вслушивались, но язык, на котором говорили, им был непонятен. И опять все стихло. Он сел в кресло рядом с ней.

— Ты помнишь нашего Бобика? Сколько лет прошло, как он сдох? — спросил.

Она мысленно подсчитала.

— Года четыре или пять? Этот кобель страшно действовал мне на нервы.

— А помнишь, как он утаскивал к себе на подстилку все что ни попадя? И как сгрыз твой новехонький сапог? — хохотнул он.

— Да уж. Умным его назвать было нельзя. Таскал все подряд… — Она сложила руки на животе и отдалась воспоминаниям. — Больше всего мне нравилось, что приходилось рано вставать — он же требовал, чтоб его вывели. Ты выгуливал собаку, приносил газету и свежий хлеб из «Деликатесов», в булочной был не такой вкусный. Потом выводили еще раз после обеда и когда заканчивался фильм… Надо же, пес организовывал нашу жизнь. У него был свой распорядок, и не дай бог его нарушить. Утром после прогулки обязательно надо было дать ему сухарик. Однажды в магазине не оказалось сухариков — не завезли, пришлось испечь и сразу подсушить в духовке… Ну и дурочка же я была — печь сухарики для собаки! Вообрази только!

Встрепенувшись, чуть не перебивая ее, он возбужденно выкрикнул:

— А помнишь, что сказал ветеринар, когда Бобик попал под машину?

— Сказал, что его надо усыпить, — ответила она.

Он обмяк в кресле, будто с чувством выполненного долга, удовлетворившись этим взрывом эмоций.

— И почему это о животных говорят «усыпить»? Ведь их умерщвляют, — раздраженно заметила она.

— Человек умирает, животное засыпает, не знаю почему.

— Снулые рыбы.

Он вспомнил, что надо выкинуть мертвых рыбок, но не хотелось снова смотреть на этот натюрморт в аквариуме. Потом, решил он.