Натан Энгландер - О чем мы говорим, когда говорим об Анне Франк

Мы снова на кухне — за столом и за бутылкой водки. Я не пью днем по воскресениям, но зная, что предстоит целый день в компании Марка, я, пожалуй, не откажусь. Дэбби тоже себе наливает, но у нее свои причины. Они с Лорен ностальгируют по веселому прошлому. По тому маленькому отрезку времени, который они, две только что оперившиеся молодые особы, провели в Нью-Йорке на пороге взрослой жизни. Видно было, как они счастливы снова быть вместе, как они празднуют встречу и захлебываются от эмоций.

— Мы вообще-то себе этого не позволяем, — оправдывается Дэбби, уговаривая уже вторую рюмку. — Это редкость в последнее время. Мы стараемся вообще не употреблять алкоголь при сыне. У него переходный возраст, и лучше при нем не пить. У него вдруг проснулся интерес ко всему этому.

— А я рад, что он хоть чем-то интересуется, — замечаю я.

— Я имею ввиду, что мы не должны демонстрировать подростку, что выпивать — это здорово, — протестует Дэбби.

Лорен улыбается, поправляя парик.

— А им хоть что-то в нас здорово?

Я смеюсь в ответ. Правда, она мне все больше и больше нравится.

— Это все ваши возрастные ограничения виноваты, — вступает Марк. — Все эти американские пуританские штучки: запрет на алкоголь до 21 года, например. В Израиле никому до этого дела нет, так молодежь и внимания на алкоголь не обращает. Кроме иностранных рабочих по пятницам, никого и не увидишь пьяным.

— Иностранных рабочих и русских, — добавляет Лорен.

— Ах да, русские иммигранты. Это вообще отдельный разговор. Многие из них и не евреи даже.

— Как это? — интересуюсь я.

— Ну это все наследование по материнской линии, — начинает объяснять Марк. — Эфиопы, например — обращенные евреи.

Дэбби не хочет о политике. Она сидит напротив меня, я — между гостями, так что ей пришлось перегнуться через наш круглый стол, чтобы схватить меня за руку.

— Налей мне еще, — просит она.

Дэбби переводит разговор на родителей Марка.

— Как они? — спрашивает она и напускает серьезный вид. — Как они, держатся?

Дэбби искренне интересуется стариками Марка, потому что они пережили Холокост. Она охвачена нездоровым переживанием по поводу того, что это поколение уходит. Поймите меня правильно, мне тоже это важно. Просто я считаю, что есть здоровые переживания и есть нездоровые, как у Дэбби, потому что она очень, очень много об этом думает. «А вы знаете» — может она спросить ни с того ни с сего: «что ветераны Второй Мировой умирают по тысяче в день?»

— Ну что я могу сказать, — начинает Марк. — Мать моя очень больная женщина. Отец, он не сдается. Крепкий орешек.

— Да уж, — я с серьезным видом смотрю на бокал и качаю головой, — они вообще потрясающие люди.

— Кто они? — спрашивает Марк. — Отцы?

Я поднимаю глаза и вижу, как все уставились на меня. — Пережившие Холокост, — говорю я, чувствуя, что нажимаю не на ту кнопку.

— Да разные они, эти пережившие Холокост, как и все другие люди, — говорит Марк. — Хотя, — смется он, — в районе, где мои родители, только эти и живут.

— Это надо видеть, — говорит Лорен. — Весь этот Кармел-Лейк, он как лагерь для перемещенных, только с бильярдным залом. Они все там собрались.

— Кто-то кому-то рассказал, и все за ним. С ума сойти. Через всю Европу в Штаты, и вот, под конец жизни, все опять собрались в одном месте.

— Расскажи про тот смешной случай, — просит Лорен. — Расскажи, Юри.

— Расскажи, — просит Дэбби.

По глазам видно, что ей хочется услышать историю типа «он три года прятался в цирковой пушке, а когда пришли Освободители и выстрелили на радостях из той пушки, он пролетел через кольцо и упал прямо в бак с водой, где его пропавший без вести сын выживал, дыша через соломинку».

— Ну вы представляете моего отца, — начинает Марк. — Там, дома, он ходил в хедер, носил пейсы и все такое. Приехал в Штаты, и на тебе — «секулярный еврей». Он на тебя больше похож, чем на меня. Уж точно не у него я это, — Марк гладит бороду, — перенял. Мы с Шошаной…

— Мы в курсе, — говорю я.

— Ну так вот, отец. У них там поле для гольфа на девять лунок, драйвинг-рейндж, лужайки для отработки удара. И отец мой в клубе состоит. Хочет позаниматься в спортзале и меня с собой зовет. Ну я с ним. И вот он мне говорит, — тут Марк вытягивает из-под стола ногу и демонстрирует нам свой массивный черный ботинок. — Нельзя, грит, в выходной обуви на беговую дорожку. Тебе, грит, нужны кроссовки, спортивная такая обувь, если не в курсе! Ну я ему говорю, что английский еще понимаю, и еще лучше, чем он идиш. А он мне: Ah shaynem dank dir in pupik . Поставил на место, короче.

— Главное, главное расскажи, — напоминает Лорен.

— Ну вот, сидит он в раздевалке, пыхтит, носок натягивает, что в этом возрасте — уже упражнение. Так быстро не натянешь. Сижу, жду и тут вижу такое, что чуть в обморок не падаю. Рядом с ним сидит старикан с номером на руке, а номер на три цифры меньше, чем у моего отца. Ну знаешь, если по порядку считать.

— Какой номер? — недоумевает Дэбби.

— Татуировка с номером. У того старика был такой же лагерный номер, цифра в цифру, только у моего отца он кончался на восемь, а у старика — на пять. И вся-то разница. Представь, между ними только двое прошло. Я уставился на этого старика. Никогда его раньше не встречал. Говорю ему: «Извините, пожалуйста…» А он: «Ты из Хабада? Отстань. Я уже купил свечи.» Я ему: «Да нет, я тут к отцу приехал.» Отца спрашиваю: «Вы знакомы? Давайте я вас познакомлю, если нет.» Тут они уставились друг на друга, ну, честно, на несколько минут. Конкретно на несколько минут. При всем уважении к отцу, такая картина маслом: сидят два бежевых моржа, на каждом по одному носку. Осматривают друг друга с ног до головы, медленно так. Потом мой отец говорит: «Ну да, видел я тут его.» Старикан в ответ: «И я видел.» «Вы оба прошли концлагерь», — говорю я им: «Смотрите, номера!» Смотрят на номера. «Они одинаковые», — говорю. Протягивают руки, сличают татуировки, уже посеревшие. «Одинаковые!» — говорю. К отцу поворачиваюсь: «Ну ты видишь? Одинаковые, только его номер немного меньше. Посмотри, сравни.» Ну они смотрят, сравнивают.

У Марка от возбуждения глаза чуть из орбит не лезут.

— Нет, ну ты представь, встречаются на другом конце света два старика, оба пережили такое, что сказать страшно, оба заработали пенсию, которой хватает на домик в Кармел-Лейк и на гольф сколько хочешь. Я говорю отцу: «Он прошел прямо перед тобой, смотри, его номер кончается на пять. А твой на восемь.» Тот старик смотрит на номера, мой отец смотрит… И тут мой говорит: «А это значит, что он вечно лезет вперед. И здесь тоже все время норовит без очереди, я просто жаловаться не хотел.» «Ну и отвали!», говорит тот, другой. И все. Продолжают сидеть, носки натягивать.