Валерий Пудов - Приключения Трупа

И в красоте не удружил, бестия, а отмочил номер!

Бывший боец в тылу — лишний юнец на балу: сидя без опаски в углу, видит пляски и кутерьму, но строят глазки не ему, словно любовные вязки герою — ни к чему.

В обиде на посторонний тон быта рассуждает он, как в обороне, сердито.

На фоне войны, где со спины сдирают стружку, кажется ему, что мирные люди везде играют в игрушку. И разница, замечает, как на блюде: там — у орудий на мушке — ползут настырные по костям к краю опушки, а тут — куражатся по ресторанам, дразнятся, опустошая кружки, и в пьяном зуде катают не пушки, а жирные груди подружки!

Фронтовик отвык смотреть на пляжную лень и пёсьи ворсинки в стакане сока после того, как каждый день у него — смерть и морока на грани заскока, на волосинке от шока:

— Забыть, — плачет под сурдину, — что ты наполовину покойник, значит не жить. Шуты на бойне! Им бы сыть заполучить и нимбы! И ходить под наркозом, а на угрозы иноземной заразы — и глазом не косить. А со страной зато — лишь бы что! Им бы, презренным, утаить и отвагу, и кручину, и ни шагу не ступить, чтобы остановить лавину, а набить утробы и — в малину!

Ветеран боёв — суров и ничуть ни гурман, а потому и не простак: суть жизни, по нему, не в тризне натощак, а в голодовке на пиру — в обновке не ко двору гуляк. Получил в круговерти печать, что вступил со смертью в брак — не растрать пыл на пустяк!

Нет сомнения, что такие рассуждения солдата — достойный ответ на любые ухищрения разврата.

Фронтовик — передовик в отказе от бытовой грязи.

Но он — не покойный, а живой человек и на век обречен проказить: пройдет срок, и былой настрой на голодный паёк найдёт поворот и улизнёт наутёк.

А вот холодный Труп, наоборот, ни от кого и ничего не ждет. Он — не глуп и не умен, но покой для него — сухой закон, и настрой бывшего бойца — оплот для остывшего мертвеца.

Однако события в развитии поразительнее своего посыла: клоака тыла и его поглотила!

Сначала жена тайком порыдала: сор не выметала.

Потом побежала во двор сказать о возвращении мужа:

— Война, перемать, зажала в ущелье — не сдюжил!

Собрала толпу на тропу — повела в квартиру.

Вой подняла — наперерез всему миру!

А герой исчез: мундир цел, а командир — улетел!

Ну, дела! Не по ранжиру!

— Не пойму, — изрекла вдова, — голова была в поту…

— Ту-ту! Дал дёру! — пристал к разговору дворник. — На бал солдат: на разврат! Позорник!

— Жене — агрессия! И до чего зла! — признали глухо.

— А мне пенсия за него нужна, — понесла молодуха.

— Пенсия нужна? — в толпе замигали глазами. — А рожна не видали?

— Видали, — отвечали сами, — на тропе да с ногами!

И захохотали — без печали.

Пошла жена, белым бела, как дым у окна, заявлять о пригожей пропаже, похожей на кражу.

Брела в контору не скоро — бед ждала от разговора!

А там — глядь: гам вразнос, галерея слёз, бред вперехлёст и за печать на справке — в давке очередь!

Обмерла:

— Хвост длиннее ночи ведь!

И от живых — чередой навстык — такой крик:

— МОчи нет! Серенады пел и посмел удрать!

— Надо их, мать, на отстрел сдать!

— Ждала козла, а толку? Заглянула в пасть волку: шлёп в гроб и — шасть на разгулы, в самоволку!

— А чей отпрыск, кровь чья? Свекровь — змея!

— Враг — не дурак неуклюжий. На войне как на войне: по всей стране обыск нужен!

Судили — рядили, устало давили бока, пока вдова не сказала слова:

— Глупо верещать из-за обуз! В военкомате имя Трупа оскорбили — давайте сообща снимем с фамилии груз!

Застыли. Подхватили. Обговорили и — учредили поголовный союз терпения для спасения кровных уз.

Сочинили и свой неотступный кодекс.

И открыли — большой трупный розыск!

Возвращение Трупа с уступа породило глухое раздражение. Население тыла полюбило своего героя, но допустило его размножение.

Повсюду кричали упрямо:

— Мой оттуда и тот самый!

— Твой — идиот без медали!

— Моего награждали, а твоего не видали!

Главной причиной скандала из-за молодца стала неясная личина славного мертвеца.

Оттого — и мешанина без конца, и спутница ужасного момента — путаница в документах.

Кроме того, пока ждали смельчака вкупе, возросла в объеме и нужда в Трупе.

Дела стояли без управы, печали — без забавы, а вражда расцвела со зла — кроваво. В доме мечтали — о кормильце, в другом — о любимце, за углом — об озорнике, у кабака — о напарнике, в ларьке — о должнике, у станка — об ударнике.

Разлука с телом пролетела не в бровь, а задела по нерву и веру, и науку, и любовь.

Жалость к павшим превращалась в происшествие, а следствие по особам, сбежавшим из гроба, заводили часто, как автомобили у начальства.

Сектанты искали — святого.

Уверяли, что без крова таланты ему — ни к чему.

Умоляли, чтобы жители не держали злобы на учителя.

Взывали к чужим, чтобы отдали им отца отцов, и предупреждали ради морали, чтобы не срезали прядей с мертвеца мертвецов.

Обещали, что за целого прародителя народ обретёт переход в закоренелые небожители.

Но в споре из-за престола не избежали раскола.

Многие, даже убогие ревнители веры, в задоре и раже предлагали сомнительные химеры.

Подозрительные типы и группы не раз выставляли напоказ для печали под всхлипы и всхлюпы разные заразные трупы.

Задрожали в скандале руки и у науки.

В академии сообщили, что недополучили премии, а студенты провалили эксперименты на гнили.

Математики из института семантики завопили без экивоков, что пропуски уроков и смута поглотили поиски абсолюта.

Физики установили, что образцовая трасса у космонавтики — низенького класса и без мертвеца до конца не вытанцовывается.

А биологи заключили, что Труп люб не эскизом, не голубем над бризом и не фризом в прикрасах, а как огрызок мяса на ножах — в узлах кровавый ком, а не плюгавый мертвяк в бегах порожняком.

Сообща огорчённые ученые прокричали, трепеща, что мал в арсенале совокупный трупный материал, вместе назвали штучную норму и — поймали для научного прокорму, как невесте — женихов, прорву мертвяков.

На шалый улов объявилось и немало вдов.

Стенали о потере и слезой, как грозой, вышибали двери.

Напирали на милость и не шутя напоминали редкостные детали о вояке, хотя некоторые — не состояли и в браке.

Зато напоказ по сто раз покупали гортензии и с песнями предъявляли претензии на пенсии.

Утверждали, что им, родным, без мужа-мертвеца хуже, чем без конца — палец, и повторяли, что всем нужен покойник-постоялец, а не разбойник-скиталец.

Но кричали всему миру, что дружок — забияка и с жиру утёк, однако в блуде урок ему будет жесток.