Наталья Нечаева - Замри и прыгни

— Жизнь спасла? — Зоя с трудом выплывала из влажной густой жары.

— Конечно, меня тогда, как оказалось, убить готовились. Машина — пробным камнем была. Если б не эта тетенька, меня мой дружок за мои бы деньги и замочил.

— Замочил? — Зоя плохо понимала, о чем речь, да и не хотела, по правде сказать. Сознание толчками выплевывало на поверхность давние картины, страшные, грубые, упрятанные так далеко, так глубоко, что уже и почти забытые. Они и дремали там, в дальних чуланах головы, изредка ворочаясь и покалывая, словно крошки нечаянного мусора, набившиеся в туфлю. И вот сейчас эта ночь все так недужно взвихрила, вынесла их из тайников, и теперь этот мелкий надоедливый мусор кружился в салоне автомобиля, прямо перед глазами, забивая нос, мешая видеть и дышать.

— Ну да, — спокойно ответил Карелин. — Обычное дело. Ты сдуру даешь кому-то деньги. Человек к ним привыкает, как к своим, отдавать неохота, значит, надо просто устранить помеху. Быстро и эффективно. Но я тогда своих партнеров сильно огорчил. Во-первых, тем, что остался жить, а во-вторых, тем, что забрал из их оборота свои деньги. Они и сдулись.

— Сдулись?

— Ну да. Быковать легко. Но бизнес не только кулаков, но и мозгов требует. А с мозгами у этих ребят — напряженка.

На зеркале лобового стекла ясно нарисовался длинноглазый, за ним маячили накачанные «близнецы» с тусклыми пуговицами вместо глаз. Зоя дернулась, отгоняя видение.

— Так что, если б я вдруг сейчас ту даму встретил, в ножки бы поклонился. Крестной мамой назвал.

— Она такая старая? — замирая от новой волны страха, спросила женщина.

— Да, честно говоря, толком не помню. Таких ярких, как вы, Маргарита, мало, единицы. А та — такая никакая. Но не молодая. Это точно. Знаете, типичная бухгалтерша. На голове какая-то нелепая заколка торчала и вроде очки. Больше ничего не припоминается.

— Очков не было, — едва слышно запротестовала Зоя.

— Что? — не расслышал Карелин.

— Говорю, жалко, что ее не было, когда вы пришли.

— Жалко, — кивнул мужчина. — Может, встретимся когда, отблагодарю.

— Так вы ж ее не узнаете…

— А она? Может, она меня узнает?

— Ну да. Подойдет и скажет: здравствуйте, я та самая…

— Типа того, — засмеялся спутник. — Ну вот и город. Куда нам теперь?

— Так… куда нам теперь? — Рыбаков, пошатываясь, вывалился из офиса на темную улицу. — «Майбах»! Да имел я твой «майбах» со всех сторон! Щас! Разбежался! Платежку подписывать! Вот тебе! — Он лихо выдвинул вперед руку с неверно сжатым кукишем, пошатнулся, увлекаемый собственным движением, и грузно рухнул боком в поблескивающую лужу, намытую недавним дождем. — Не знаете вы Рыбакова! Узнаете! — угрожающе бормотал он, пытаясь подняться из скользкой грязи.

Локоть, на который он старался опереться, все время подламывался. Чересчур самостоятельное колено съезжало обратно в лужу. Наконец, ему удалось присесть, а затем и встать. Он стянул с шеи светлое шелковое кашне, тщательно и, как ему казалось, насухо вытер сначала ботинки, затем — брюки, потом повозил мокрым шарфом по боковине куртки, растушевывая черные пятна по всей замшевой поверхности, и, полностью удовлетворенный собственной аккуратностью, лихо водрузил кашне на положенное место, элегантно обернув вокруг шеи.

Машина, припаркованная тут же, у бордюра, никак не хотела открываться. Рыбаков давил на резиновую кнопку пульта, как на пуговицу дверного звонка, пытаясь разбудить смертельно спящих хозяев, но автомобиль не реагировал. Владимир Георгиевич постучал по крыше кулаком, пнул колесо, едва удержавшись на ногах, навалился грудью на высокий капот, заговорщически заглядывая сквозь лобовое стекло, в пустую темноту салона. На капоте было хорошо, вставать не хотелось. Если бы кто-то сторонний еще подтянул или хотя бы подпер ноги…

— И ты, значит, против меня? — Мужчина тяжело уставился на недвижные дворники. — Тоже «майбаха» захотела? Я вам всем устрою «майбах»!

Два подростка, выдувая смачные пузыри из обветренных ртов и попутно жадно затягиваясь одной сигаретой на двоих, остановились чуть поодаль, внимательно наблюдая за распластанным на капоте Рыбаковым.

— Смотри, чувак надрался, конкретно, в дупло!

— Ага, видно, отдохнуть решил.

— А чего это у него, барсетка?

— Вроде.

— Глянь, прикид вроде фирмовый. Может, попасемся?

— А если орать начнет?

— Да он кыш сказать не может, тачка его, как считаешь?

— Вряд ли. Он бы тогда внутри сидел.

В этот момент Рыбаков, наконец, сумел отлепиться от капота и снова попробовал открыть джип. На сей раз, не доверяя пульту, он тыкался ключом в дверь, пытаясь обнаружить замочную скважину.

— Все двери позакрывали, суки, — громко и скандально взывал он. — Хотите, чтоб я тут подох? Хрен вам! Всех урою! А ну открывай! Кому говорю!

Последние слова он выкрикнул так громко и так грозно, что сам не выдержал их напора и, глухо тюкнувшись лбом о стекло, стал заваливаться на бок. Однако сумел удержаться за порожек, даже почти выпрямился, злобно выкинул вперед руку с ключами.

— На, подавись!

Связка упала в жухлую мокрую прошлогоднюю траву почти бесшумно, едва слышно звякнув.

Один из подростков, у ног которого только что просвистели ключи, украдкой придвинул их ногой, быстро наклонился и спрятал в карман.

Рыбаков еще пару раз выматерился, собрал в кулак всю свою недюжинную мужскую волю и, оттолкнувшись от предательской машины, шагнул на асфальт.

— Пешком дойду! — пригрозил он неизвестно кому. — Просить будешь, на коленях ползать — не прощу!

Он удалялся по рвано освещенному переулку неровным тяжелым зигзагом. А подростки, хищно втянув головы в плечи, осторожно крались за ним вдоль темной стены дома.

В особенно глухом месте, там, где сходились ребра двух строений, образуя узкий проход, парни ускорили шаг, нагоняя Рыбакова. Потом один из них метнулся вперед, сделал ловкую подсечку, а второй в этот момент выхватил из взметнувшейся руки мужчины тяжелую барсетку.

Когда тело Владимира Георгиевича достигло близкой лужи, подростков уже не было. В переулке вообще никого не было. Несколько спящих машин да одноногие тусклые фонари.

Рыбаков полежал, отдыхая, хотел было устроиться поудобнее, да вдруг почувствовал, что в ухо затекла вода. Видимо, влага была довольно шустрой, поскольку сумела проникнуть прямо в голову несчастного страдальца и промыла некоторую часть мозга. Владимир Георгиевич вдруг ясно сообразил, что его обокрали.

— А ну стой! — грозно скомандовал он. — Сейчас милицию позову! — И, заложив два грязных и мокрых пальца в рот, попытался свистнуть.

На тусклое шипение никто не отозвался.

Рыбаков довольно споро поднялся, качнулся, схватился за голову.