Маша Спивак - Год черной луны

— Да вот, понимаешь…

— Макс, выкладывай, не томи!

— Была бы карта, посмотрели бы, как там у меня сегодня насчет любви… Легко будет даваться или придется, — тут он не выдержал и расплылся в дурацкой улыбке, — выкладываться по полной?

— Макс! — Я стукнула его по башке книжкой про руны — это мое новое увлечение. — Напугал до смерти!

— А у меня тактика такая. Умных, их… запугивать… надо… — еле успевая увертываться от моей книжки, сообщил Макс. — Чтоб боялись и помалкивали, всезнайки. Потому что кое в чем главный кайф — полная непредсказуемость.

И, изловчившись, сгреб меня в охапку.

Знать бы раньше, что от этого выйдет, давным-давно б в яму со змеями прыгнула!

Я ведь, когда от Ваньки ушла, с работы уволилась и домой к родителям уехала, ни на какую радость уже не рассчитывала. Крест на себе поставила. Знала от Зинки, что Антон про меня слышать больше не хочет. Она мне тогда, в апреле еще, в Москву позвонила и с места в карьер лепит:

— Клепк, это… тут дело такое… Короче, Антоха с матерью разговаривал… она ему про тебя: была, мол, искала… Так он велел передать, что у вас с ним все… забыл он тебя и вроде даже завел кого-то… Я его мать на улице встретила, около магазина, — расстроенная, сил нет! Скажи, говорит, Клепушке, чтоб не переживала, а у самой аж слезы в глазах, представляешь? Клепк! Ну ты, правда, не переживай! У тебя вон Ванька какой! А таких Антонов мы еще сто штук нароем!

Я чего-то отвечаю, да-да, ха-ха, а в грудь будто осиновый кол воткнули — пошевелиться страшно. Так потом и ходила с этим колом, с одной-единственной мыслью: скорей бы сдохнуть. Да не ходила — таскалась: шаг, другой, нога за ногу, день прошел, ну и черт с ним.

Дома, у мамкиной юбки, чуточку легче стало; чаю попьешь, поплачешься, на пирожок с картошкой, так и быть, согласишься — вроде и отпустило на время. А там уже и майские праздники подошли.

Тогда-то Антон и приехал своих навестить, мне Татьяна Степановна по секрету сообщила. Убиваюсь, говорит, из-за вас, что ж вы себе жизнь-то портите? Ведь Антоша, как услышал, что ты здесь, в лице, бедный, переменился. Вижу, не забыл он тебя! Просто фасон держит. Может, помиритесь еще?

Мне терять нечего, я и пошла к нему. Типа, бери меня, я вся твоя. Но ничего хорошего не получилось, встретил он меня с ледяным видом и на все мои слова отвечал: раньше надо было думать, я в Сибири на объекте другую девушку встретил.

Дома я, конечно, рыдала — и думала: а не поискать ли помощи в бабушкиных тетрадках? Вдруг подействует? Мне же без Антохи — никуда! Но это так, от полнейшего отчаяния, с колдовством я завязала. В жизни от него мало проку. Может, кому и нужны ненастоящие чувства, а я их выше крыши наелась. И вообще, в подобные дела лучше не соваться; меня, вон, и так уже наказали — лишили самого дорогого.

Недели на две забилась в нору, не знала, что делать, думала, думала… Про Антона от других узнавала. Он уезжать не собирался еще почти месяц, то ли отпуск взял, то ли у нас в городе по работе у него были дела, Зинка и Татьяна Степановна путались в показаниях. Тогда-то передо мной надежда и забрезжила: странно все это как-то. Не из-за меня ли он задержался, думаю. Не могла же такая любовь, про которую он мне пел, взять и без следа испариться? И про девушку свою уж больно упорно талдычил…

Попытаю-ка удачи еще разок, решила я. И однажды утром, в конце мая, пошла к его дому, села у подъезда и стала ждать, когда он своего Цезаря выведет. Дождалась. Антон, как меня увидел, вздрогнул. Я сижу. Интересно, думаю, подойдет, не подойдет? Подошел. Чуть-чуть улыбнулся. Ну что, говорит, прогуляешься с нами в лес по старой памяти?

В лесу-то все и случилось. Мы шли-шли, трепались о ерунде, Антон оттаивал, собой становился. Жарко было. Я на него и не глядела, но ничего вокруг не замечала, одного его чувствовала, всем телом, всей кожей. Потом смотрю: он меня привел на ту полянку, где я у костра колдовала. Остановился, повернулся ко мне и смотрит. Как притянул своим взглядом. Я подошла, медленно-медленно, руки ему на плечи положила, на цыпочки привстала… Он ахнул: «Клепка!» — хрипло так, и в губы мне впился. А дальше я уже ничего не помню, только дикое счастье и как засыпали под деревом.

А потом все — как в кошмаре. Жуткая боль, Антон с белым лицом, нож, кровь. Я сознание потеряла. А когда очнулась в больнице, вижу, Антошка мой рядом: глаза огромные и по щекам слезы текут.

— Клепушка моя, — шепчет, — милая, любимая, единственная, как же я испугался, что тебя потеряю! Я ведь ради тебя остался, отпуск специально взял, а про девушку все наврал! Нет у меня никого, никто мне не нужен! Умоляю, не мучай меня больше, выходи за меня замуж!

На днях у нас годовщина. И весь год, до единой минутки, — вот Антоха не даст соврать — нам было так хорошо, что я боялась только одного: как бы не лопнуть от счастья.

— Выйдешь за меня замуж?

Юная медсестра вскинула на меня округлившиеся глазки, вскочила со стула и вылетела из комнаты с криком: «Очнулся, очнулся!»

Так я пришел в себя. Жена потом смеялась: настоящий мужчина! Еще языком не ворочает, а туда же — барышням предложения делать.

Позже, узнав от меня про свой роман с доктором, она и вовсе чуть не умерла от хохота. Оказывается, мне все привиделось: порождение больного сознания. Врач приходил, осматривал меня, выписывал назначения и уходил, даже от чая и кофе почти всегда отказывался. У него же работа, больные. Раз или два всего в гостиной посидел, виски выпил. Это когда мы у него последние были. А если за талию в дверях приобнял, что ж с ним поделаешь. Машинально. И вообще, как ты смел обо мне такое подумать? После всего, что я от тебя вытерпела?! Ее голос звучал негодующе.

Странно, я мог бы поклясться… более того, собирался поступить благородно и предоставить жене свободу, если б она захотела… хотя, конечно, отнюдь не планировал жениться на медсестре. Даже не знаю, почему так сказал, — очевидно, минутное помешательство. Если б еще она была похожа на Тату — понятно, однако ничего общего. Разве только взгляд и улыбка, совсем чуть-чуть.

Впрочем, хватит о ней — дело прошлое. Я больше не могу и не хочу рвать себе душу. Воспоминания и так подстерегают на каждом шагу — за что ни возьмись, куда ни взгляни, о чем ни подумай. Музыка, запахи. Париж в телевизоре. Ее карандашный набросок. Луч солнца в кабинете: точно так же он падал тогда, в нашем золотом октябре. Стоит закрыть глаза, и я снова вижу янтарные искорки в ее волосах и бледный огонь в бокале шампанского…

Другая картинка: Тата укрыта моим кимоно и что-то, смеясь, рассказывает, но я не слушаю — до того люблю, что просто сил нет сосредоточиться. Ее рука вспархивает, случайно откидывает легкую ткань…