Су Тун - Рис

– Чем вы там занимаетесь? – как-то спросила Най Ф ан у стиравшей на заднем дворе Сюэ Ц яо. – Мяучите целую ночь. Я вся в коже гусиной...

– У вас что-то тоже не тихо, – невестке не слишком понравилась сальная мина Най Ф ан. – Ну мяукнули несколько раз: всяко лучше, чем драка.

Смутившись, Най Ф ан обошла стороною таз с нижним бельем и, качая увесистым задом в цветастых трусах, чей растянутый вид слишком явно свидетельствовал о ее положеньи, исчезла на кухне.

– Чай Ш эн каждый день меня бьет, – не смирившись с уколом невестки, Най Ф ан, отыскав средь вчерашних объедков съедобный кусок, забубнила в окно. – Пусть до см ерти забьёт, а мне сраму не будет. Я что, не ношу в себе плод семьи Фэн? Разве курица я, что яиц не несет, а кудахчет?

Уставившись в темный оконный проем, Сюэ Ц яо, оставив на миг свою стирку, хотела ответить, но сердце её не лежало к бессмысленной сколке. Все эти дождливые дни ей мерещилась плоть Бао Ю. Сюэ Ц яо боялась, что деверь расскажет Най Ф ан о измене в амбаре. Но, как оказалось, волнения были напрасными: то ли Чай Ш эн в самом деле сдержал обещание, то ли успел позабыть обо всем за вседневной возней со сверчками. Взглянув на покрытые пеною руки свои, на пунцовые пальчики, стайкой рыбешек сновавшие между носков и трусов, Сюэ Ц яо внезапно припомнила жест Бао Ю, опустившего долу штаны. На душе стало кисло.

Зеленый браслет Сюэ Ц яо хранила в бамбуковой, спрятанной в старом шкафу под завалами ветхой одежды корзине. В той самой плетеной корзине, в которой она разносила когда-то цветы. Укрывая в плетёнке браслет, Сюэ Ц яо вверяла ей «нить своих смутных желаний» – тончайшую, ломкую, всякий сумел бы её оборвать. Каждый раз, доставая на свет безделушку, что ей мимоходом вручил Бао Ю, Сюэ Ц яо страдала от внутренней боли. Точёные зубы греха выедали её непорочность, её чистоту, её тайные, невыразимые словом желанья и грезы.

Закрыв дверь в покой, Сюэ Ц яо впервые надела браслет на запястье. Не зная о темной истории светло-зеленого камня, она одного лишь боялась – неистовой, всепожирающей ревности мужа. Прижавшись спиной к косяку, Сюэ Ц яо воздела вверх руку. Сверкающий камень скользнул по предплечью. Огромная, с зеленоватой блестящей головкой елда поднял ась перед ней. Сюэ Ц яо сомкнула глаза. Наважденье исчезло. Снаружи послышались звуки дождя. Влажный воздух принес подзабытый назойливый запах. Густой, кисловатый. Дух белых гниющих соцветий. Когда-то, таскаясь по улице Каменщиков с преогромной корзиною белых цветов, Сюэ Ц яо раскладывала у себя на окне нераспроданный за день товар. И порою, в дождливые ночи цветы наполняли её комнатушку таким же душком разложения.

Летним солнечным днем самолеты японцев зас ыпали бомбами город. Одна угодила прямехонько в башню на улице Каменщиков. Грянул взрыв, и старинная пагода рухнула, словно разбитый ударом старик, обернувшись бесформенной грудой поломанных бревен и битого камня. Едва завершился налет, как бесстрашные дети помчались к поверженной башне искать колокольчики, что с незапамятных пор дребезжали под небом, и все, что сумели найти, растащили к себе по домам.

Под обломками башни нашли свою смерть проживавшие в ней старики и калеки. Всю улицу Каменщиков охватили смятенье и страх. Часть лабазов и лавок закрылась: хозяева их, прихватив с собой жен и детей, торопились укрыться в деревне. Ми Ш эн наблюдал за гудящей как скопище мух, суетливой толпой, привалившись к воротам лабаза. Взглянув на увечную ногу свою, он внезапно осмыслил, насколько же он уязвим среди х аоса новой войны. Он направился в залу. Там не было ни покупателей, ни продавцов: все пошли поглазеть на тела убиенных; и только Ци Юнь, сидя в кресле, цедила лечебный, на ягодах волчьих и корне женьшеня отвар, помогавший – скорее, она так считала – при головной боли:

– Кого там убило? Толкуют, владелицу мелочной лавки?

Ми Ш эн удрученно кивнул головой:

– Трупов чертова прорва.

– А ей поделом, – Ци Юнь грохнула чашкой о стол. – Говорила я, Небо такую заразу когда-нибудь молнией перешибет.

– А ты ждешь не дождешься, – ответил Ми Ш эн, – когда все перед охнут. Все кроме тебя.

Весь в бусинках пота – настала такая жара, что повсюду в лабазе струились потоки тепла, обдававшие пылом натопленной печки – Ми Ш эн ковылял взад-вперед по гостиной:

– В деревню мы едем иль нет? Говорят, завтра снова бомбежка.

Ци Юнь призадумалась:

– Жизнь и погибель от Неба. Пошлет тебе смерть, где не спрячься, помрешь. Я дорожных лишений не вынесу. Если уж прятаться, спрячусь в гробу. Вам хлопот будет меньше.

– Опять чепуху понесла, – оттирая со лба пот сырым полотенцем, Ми Ш эн неприязненно глянул мать. – Ты не знаешь, кривая нога у меня? Если что, убежать не смогу. Бомбу сбросят, я первый погибну!

Ци Юнь, оглядев его ногу, отставила чашку с отваром:

– Несчастье мое. Я без дрожи смотреть на тебя не могу. Так болит голова... Что ко мне привязался? Ступай, если надо, к отцу. Он тебя успокоит.

Ми Ш эн намотал полотенце шею и тут же стащил, чтобы щелкнуть им в воздухе словно хлыстом.

– Хочешь, чтобы папаша вторую мне ногу сломал? – он хлестнул полотенцем по светло-зеленой фарфоровой вазе.

Та грохнулась н апол, разбившись на несколько крупных осколков, один из которых упал прямо п од ноги оторопевшей Ци Юнь.

Возвратившись в лабаз, Сюэ Ц яо застала Ми Ш эн’а лежащим в теньке с неизменной гармошкой во рту. Он успел успокоиться.

– Ужас, как много народу побило, – вцепившись в плечо, тормошила его побледневшая от треволн ений супруга. – Всё в дудку дудишь? А вдруг снова налет? И что делать?

– Что делать? – Ми Ш эн оттолкнул Сюэ Ц яо чуть влажной от пота рукой. – Ничего. Смерти ждать. Всей семьею помрем, никому горевать не придется.

Прошло пару дней. В небе более не появлялись зловещие темные тени, и страх перед новой войной постепенно иссяк. Открывались лабазы и лавки. Работники, стоя у входа, порой возводили глаза к небосводу, но тот оставался спокойным. Лишь солнце пылало среди синевы, обжигая прохожих лучами. Повсюду на улице Каменщиков нестерпимо смердел догнивающий мусор, сновали несметные полчища мух, заставляли ускорить шаги раскаленные, как утюги, камни старой брусчатки. Неслыханный зной. Обсуждая жару и войну, старики говорили, что знойное лето – к несчастьям.