Су Тун - Рис

У Л ун спал вполглаза и день ото дня в полудреме внимал сонму призрачных звуков. Он слышал, как, ерзая в кресле-качалке, Чжи Юнь напевает похабную песенку, как тяжко прыгает вниз со стены, задевая циновку носками своих черных туфель, Крепыш, как на смертном одре сухо кашляет старый хозяин, как глухо трещит под напором хозяйского ногтя его левый глаз. Эти звуки никак не давали ему обрести вожделенный покой, умножая немыслимый зуд, что был много болезненней прежних увечий. Он злился на л екарей, подозревая, что их предписания лишь отягчают ход тайной болезни, и вскоре, решив самосильно лечить свой недуг, разогнал самохвалов-целителей.

Взять семена подорожника, лист лопуха, измельчить, разогреть, закрепить клейким пластырем – так исцеляли гниющие язвы в селении Кленов и Ив. Избегая глаз членов семьи, он стоял перед зеркалом в темной гостиной. Смешное до странности зрелище: сильные члены, прямой мускулистый живот и елда в красном пластыре. Тело обычное с виду, но столько изъянов: потерян один зоркий глаз, гибкий палец и, может быть, в муках постыдной болезни он вскоре утратит всю плоть. Совладав с болью в сердце, У Л ун осознал непростительный промах. В душе он всегда ненавидел и город, и здешнюю жизнь, но он сросся с ней телом, не смог устоять перед морем соблазнов. Не бабы сгубили его, но его же мечты.

– Бесполезно, – Ци Юнь, появившись в дверях с разрисованным веером из тростника, сдвинув брови, скользнула зрачками по телу У Л ун’а. – Ничем не излечишь постыдную хворь. Я давно говорила, другим твою черствую жизнь не сгубить. Сам себя ты погубишь.

– Всё правильно, старая ведьма, – чуть слышно ответил У Л ун. – Ты ведь ждешь не дождешься, когда придет срок хоронить.

– Я не буду тебя хоронить, – Ци Юнь с невозмутимым лицом подняла вверх бамбуковый полог окна. – И не вами мне быть похороненной. Я на тебя не надеюсь, тем более на сыновей. Как состарюсь, уйду в монастырь. Я землицы на кладбище там прикупила.

– А ты не глупа, – ухмыльнулся У Л ун, – но и я не дурак. Помирать буду, тотчас уеду в селение Кленов и Ив. Почему? Вы же труп мой на клочья порвете. Пока я живой, вы боитесь меня. Кто же мертвого будет бояться?

Ци Юнь, не ответив, прихлопнула веером муху и вышла во двор. Сквозь раскрытое настежь окно проникали в гостиную нити седых паутинок, нестройное пенье сидевших на вязе цикад, плеск воды и по-прежнему знойный, хотя наступили вечерние сумерки, воздух. У Л ун подошел к чуть прикрытому шторой окну. На дворе обливался с макушки до пят колченогий Ми Ш эн. Рядом с ним мыла голову в медном тазу Сюэ Ц яо – волнистые пряди ее сизо-черных волос колыхались в лохани как водоросли. Запинался, хрипел и опять начинал завывать мужской голос – Чай Ш эн и Най Ф ан заводили в покое подаренный им граммофон. Вот семья, вот потомки мои, вот мой дом с той поры, как мне стукнуло двадцать. У Л ун’у вдруг всё показалось чужим. Неужели вот эта семейная жизнь существует взаправду? Быть может, лабаз – это призрачный сон, а на деле есть только снедаемая страшным зудом елда? Ведь прошло столько лет. Я не прежний голодный и жалкий бродяга. Но новые боли терзают меня.

У Лун с горечью в сердце сомкнул свой единственный глаз, погружаясь в видения ночи. Объятый удушливым зноем он гнал прочь тревожные мысли, пытаясь расслышать в вечерней тиши перезвон бубенцов. Нет, он помнил, японская бомба разрушила старую пагоду, но чистый звон снова плыл в летнем небе. Вдали заревел паровозный гудок. Застучали по стыкам колеса.

Где бы он ни был, У Л ун был в одном из вагонов состава. Его постоянно трясло и качало. Почувствовав приступ головокруж енья, У Л ун, покачнувшись, шагнул пару раз, подпирая руками тяжелую голову. Именно так, спотыкаясь от изнеможения, он пробирался когда-то в гружённый углём товарняк. Чтоб прийти поскорее в себя, У Лун хлопнул по бледным щек ам. Соскочившие с десен тяжелые челюсти мягко обжали язык. У Л ун вставил их пальцем на место и вдруг осознал, что их гладкий и теплый на ощупь металл – основное, пожалуй, его утешенье. «Как сон, словно дым», пролетели, рассеялись годы, а в нем всё течет кровь селения Кленов и Ив, как и прежде потеют средь знойного лета подмышки, и так же смердят извлеченные из зимних туфель ступн и. Но теперь у него золотые блестящие зубы. Важнейшая, стало быть, в нем перемена. Его утешение.

День ото дня, вспоминая о несостоявшемся блуде на куче зерна, «словно птица при виде стрелка» содрогалась «от терний в спине» Сюэ Ц яо. Ночным наважденьем мелькнувший визит Бао Юбыл её пробужденьем, пленительной ямою и, провалившись в нее, Сюэ Ц яо с тех пор созерцала из темной её глубины растравлявшее сердце желтушное небо. В лабазе повсюду таились грозящие бедами тени, но главной, смертельной угрозою был несомненно Чай Ш эн. Среди летней жары Сюэ Ц яо опять и опять обливалась колодезной свежей водой, тщась спасти хладнокровие в тщетных попытках измыслить какой-нибудь выход. Но ключ был в руках у Чай Ш эн’а, и ей иногда так хотелось, чтоб тот навсегда сгинул средь толчеи переулка Сверчковых Сражений, где запросто могут всадить нож в живот.

Но Чай Ш эн и не думал её отпускать. Как-то в полдень, когда Сюэ Ц яо готовила овощи, тот с препротивным смешком объявился на кухне. Вот гибель моя. Посмеявшись, Чай Ш эн в самом деле потребовал сотню монет. Ему нужно отдать долг по ставкам. Немедленно.

– Хочешь, чтоб я удавилась? – с трудом подавляя свой гнев, Сюэ Ц яо с налившимся краской лицом умоляла Чай Ш эн’а. – Хоть несколько дней обожди. Ты же знаешь, все деньги у мужа. Не даст столько мне ни с того, ни с сего.

– Так придумай чего-нибудь. Скажешь, что умер отец. Нужны денежки на погребение.

– Но он не умер! – вскипев, Сюэ Ц яо немедленно сбавила голос, страшась, что в соседнем покое их склоку услышит Най Ф ан. – Мы родня, я и туфли пошила тебе: разве можно меня принуждать? Денег мне выдают лишь на рынок сходить. Где я сотню монет соберу? Загляни в кошелек, коль не веришь!

– Не хочешь платить, – оттолкнув ее руку, сжимавшую тонкий пустой кошелек, Чай Ш эн медленным шагом направился к выходу. – Вправду твердят, что у баб волос долог, ум короток. Это не я принуждаю тебя. Ты меня вынуждаешь.

– Чай Ш эн! – уронив кошелек, Сюэ Ц яо помчалась вослед.

Ухватив его з аруку, с обезображенным ужасом и нарочито кокетливой миной лицом Сюэ Ц яо, подняв его влажную кисть, поместила ее на свои налит ые высокие груди: