Су Тун - Рис

Во время налета У Л ун прохлаждался в борделе Зеленого Облака. Только послышался гул самолетов, У Л ун обнаженным вбежал на залитую солнцем веранду и несколько раз, хорошо понимая бессмысленность этих потуг, пальнул в небо из маузера. По толпе полуголых гостей и накрашенных шлюх прокатился смешок. Отведя мутный взор от небесного свода, У Л ун застучал по перилам стволом:

– Веселимся? Да будь у меня самолет, всех бы вас разбомбил. Вот бы весело было.

У Л ун взял на мушку подвешенный под деревянным карнизом фонарь и, нажав на курок, пробил рваную брешь в плотной красной бумаге:

– Терпеть не могу тупо скалящих пасти людишек. Вы рады за деньги драть эти вонючие дырки? Вы рады задаром глазеть на елду?

Почесав на глазах у притихшей толпы рукоятью в паху, он неспешно вернулся в покои, ворча:

– Что и впрямь может радовать в жизни?

У Л ун отодвинул завесу из нитей стеклянного жемчуга. Пялясь в окно, знаменитая шлюха Вань Эр, собирала и вновь отрясала с ладоней рассыпанный по подоконнику рис:

– Что случилось? Убили кого?

– Непременно, – У Лун облачился в штаны и рубашку. – Когда от людей и от Неба нап асть, помереть легче легкого.

Он посмотрел на округлые формы Вань Эр, и на ум ему тотчас пришла презабавная мысль:

– Ну-ка ешь! – У Л ун сгреб с подоконника липкие зерна и властно поднес к её пухлым губам.

– Странный ты! – Вань Эр сморщила носик. – Таких необычных гостей у меня еще не было.

Шлюха хотела удрать, но У Л ун, обхватив её левой рукой, разжал стиснутый рот рукояткою маузера.

– Будешь есть, – он смотрел, как зерно за зерном ниспадает в разверстое красное горло, и теплая тень чуть заметной улыбки едва проступала на хладном как иней лице. – Да, вот это действительно радует.

После полудня, спасаясь от душного зноя, У Л ун по привычке купался во рву. Меж домов суетился напуганный люд; вдалеке, полня воздух удушливой вонью селитры, дымился подорванный бомбой завод; из распахнутых окон борделя неслись всхлипы флейт и писклявое пение шлюх, монотонное словно гуденье машины. Плескаясь в грязнущей зеленой водице, У Л ун размышлял об опасностях новой войны, угрожающих лично ему, но поскольку вопрос был чрезмерно невнятен, совсем перестал о них думать. Заметив вдали половинку лишенного мякоти полугнилого арбуза, У Л ун подплыл ближе, надел на макушку зеленую корку – он снова мальчишка, он снова в селении Кленов и Ив...

Воспоминанья в любое мгновенье могли протянуть свои «ветви и плети», опутав пространный ход мыслей. Я все еще в мутной воде? Ведь прошло столько лет. Я в воде? Оглядев испещренную рябью поверхность, У Лун вдруг почувствовал страх. Сбросив корку, он мигом добрался до берега и, развалившись на каменных теплых ступенях, старался припомнить, как нес его всепроникающий мутный поток от селения Кленов и Ив до борделя Зеленого Облака. В эту мгновенье У Лун содрогнулся от первого приступа боли в паху. Он поскреб причиндалы – свербящая боль обратилась несносным пугающий зудом: багровые пятна соцветьями сливы теснились на грубой поверхности красной елды.

Один из подручных примчался с известьем о бомбах, упавших на улицу Каменщиков, но У Л ун пропустил эти новости мимо ушей. Он все с тем же потерянным видом стоял на ступеньках, сжимая в ладони трусы:

– Ну-ка глянь, что за дрянь у меня на елде, – У Л ун громко стучал золотыми зубами. – Срамн ая болезнь, драть вас д осмерти, гнусные шлюхи! Осмелились, мрази, меня заразить? Это заговор против меня?!

В ту же ночь люди в черных халатах прошлись по борделям, забрав с собой шлюх, хоть бы раз обслуживших У Л ун’а. Хозяева было сочли это выгодной сделкой – ведь деньги внесли за неделю – но м инуло несколько дней, и одна из работниц борделя Зеленого Облака, драя известного рода горшок, вдруг наткнулась, макнув щетку в воду, на мягкое тело. Когда на поверхности рва показался раздувшийся труп, чуть живая от страха старуха узнала в нем шлюху Вань Эр.

Восемь шлюх, извлеченных из рва – грандиозный скандал – тут же стали всегдашним предметом бесед прохлаждающихся по ночам обывателей. В этом убийстве, как в каждом запутанном деле, была своя странность – на мертвых телах нашли рис. Если женщин, искавших в судьбе бедных шлюх повод для порицанья продажной любви, эти зерна, как правило, лишь заводили в тупик, то мужчин, задававшихся больше вопросами «кто» и «зачем», наводили на дельные мысли. Всё больше людей полагало, что смерть восьми шлюх – дело рук пресловутой Портовой Братвы. Знатоки местных сплетен под страшным секретом болтали о темном, неведомом происхождении их главаря, о его необычных привычках, о мстительном нраве У Л ун’а и даже о том, как его вывел в люди дань [30] Дань ~ 60 килограмм. риса. Среди усыпляющей летней жары одно имя «У Л ун» пробуждало от сна, как кусочек холодного льда. Обыватели делали крюк, покупая рис в небезызвестном лабазе на улице Каменщиков, только бы хоть глазком посмотреть, как же выглядит этот «У Л ун». Но шли дни, У Лун не появлялся в лабазе, и вместо него праздный взор натыкался на «мрачных личинами, вялых движеньями» членов семьи: на хозяйку Ци Юнь, неизменно цедившую в кресле вонючий отвар; на ворчавшего дни напролет колченогого сына Ми Ш эн’а; на вечно угрюмую, с тяжким раздувшимся брюхом невестку Най Ф ан.

Говорили, У Л ун’а посадят в тюрьму. И действительно, черный фургон полицейских подъехал однажды под вечер к лабазу Большого Гуся. Отряд стражей закона вломился в лабаз; у ворот, подбежав от соседних лавчонок, столпились зеваки, и вскоре на улицу Каменщиков полицейские вынесли… рис. По мешку за плечами у каждого стража. У Л ун шел за ними, учтиво прижав руки к сердцу. Работники, что подтащили еще два мешка, помогли погрузить рис в машину. Фургон укатил.

– Что, сыграем в мацз ян [09] Мацз я н – игра в кости. ? – крикнул двум кузнецам натиравший промежность У Л ун. – Раз добро потерял, так свезти должно в кости.

В газетах потом написали, что восемь утопленных шлюх, как и сотни других горожан, были жертвами бомбардировки.

Надеясь поправить здоровье покоем терзаемый тайной болезнью У Л ун как улитка сидел в своем доме. Спасаясь от летнего зноя, он дни напролет спал на старой циновке в тени высоченного вяза. В листве надрывались цикады, но члены семьи, опасаясь тревожить его чуткий сон, быстро взяли в привычку ходить через внутренний двор, выступая на кончиках пальцев.