Евгений Сатановский - Моя жизнь среди евреев. Записки бывшего подпольщика

Впрочем, печально прославленная ликвидацией не успевших бежать из Крыма белых, которой она командовала вместе с Белой Куном, Землячка – не единственный пример того, до чего довел население режим к 1917 году. Генерал Григорий Зусманович – мамин родственник по бабушкиной линии, в Гражданскую войну командовал Продармией. Что комментариев не требует. При том, что его жена умерла от голодного туберкулеза. То есть, контролируя продовольственные запасы страны, для себя лично он из конфискованного что-то брать не считал возможным. И не брал. Ни на каких постах.

В 30-е он попал под первую волну репрессий. Отсидел. Был восстановлен в звании и войну опять встретил генералом. Выводя группировку из котла в 41-м, раненый, попал в плен. Отказался от статуса «ценного еврея». Участвовал в подготовке восстания военнопленных. И был немцами казнен в том же концлагере, что генерал Карбышев. С той разницей, что про Карбышева знала вся страна, а про Зусмановича сообщили из ФРГ по архивным документам. Где-то в 70-х. После чего его дочери и внучке дали аж целую однокомнатную квартиру в Харькове. Где эти две несчастные измученные диабетом полунищие женщины и жили. И были счастливы. Так как после войны они получили для проживания только ванную комнату в своей довоенной квартире. С жилым фондом было туго. А тут – семья без вести пропавшего генерала. Который, может, и герой. А может, и нет. Кто бы разбирался…

Вернувшись к непосредственным предкам автора, отметим, что сам прадедушка в партии не состоял. Но в обещания друзей-большевиков не допустить погромов после прихода к власти верил. И даже не зря. Погромов при них действительно не было. Не считая инцидентов, связанных с Конармией. Не то чтобы Илья Фрейдин, крепкий вспыльчивый блондин с голубыми глазами и моржовыми усами пшеничного цвета, погромов боялся. Но он их не любил. Во время погромов он, бывало, надев выходной костюм-тройку и взяв под руку жену Любу в модной шляпке с перьями, демонстративно гулял по улицам. Поскольку трогать его было не просто опасно – самоубийственно.

На первом этаже своего дома он всегда держал накрытый стол. Для голодных. С бедняков, которые жили в его домах, денег не брал. То есть человеком был по всем понятиям правильным. Хотя по нынешним меркам не был эффективным менеджером. То есть ни с кого не драл семь шкур. Зато полгорода прирезало бы любого, кто его пальцем тронул. И погромщики это знали. Почему, скорее всего, и не трогали. Хотя на задней крышке купленного для дочки, бабушки автора, пианино и остались следы сабель. Как говорит семейное предание – махновских.

Когда малознакомые и вовсе незнакомые люди рубят вашу мебель, выпускают пух из подушек и воруют что ни попадя – это малоприятно. Когда при этом кого-то бьют, кого-то насилуют, а кого-то и вовсе убивают – это совсем никуда не годится. И власть, которая это допускает, в глазах обывателей перестает быть властью. Что и помогло Совету Народных Комиссаров ее перехватить. И у Временного правительства. И у всех прочих правительств: Донских, Самарских, Сибирских… Несть им числа.

Что характерно, прадедушку не расстреляли, не отобрали у него дом, и даже, как прогрессивному, хотя и буржуазному, специалисту доверили в управление городские угольные склады. Поскольку управленец он был от Б-га. И к тому же честен. Семейный дом так в его собственности и дожил до начала войны. Как частный сектор. И даже пережил оккупацию. После чего, как один из немногих уцелевших в городе особняков, был добровольно, в соответствии с вежливой, но настойчивой просьбой представителей органов, отписан в их ведение. Хозяин к тому времени умер в эвакуации, где-то в Орске. Остались дети. Марк, Анна и Александр. Или, по-домашнему, Мара, Нюся и Саша.

Марк, кряжистый курчавый брюнет, пошел в первейшее из искусств той поры – цирк. И, вернувшись с войны без ноги, несмотря на костыль, остался циркачом. Был он им до самой смерти, уже в качестве главного администратора ростовского цирка. И вокруг него, когда он приезжал в Москву, собиралась цирковая компания фронтовых времен. Дрессировщики – ходить к ним за кулисы смотреть тигров и медведей было одно удовольствие. Хотя и страшно: Бориса Эдера белые медведи сильно порвали. Великий администратор, царь и Б-г Союзгосцирка Соломон Местечкин. Клоуны: Константин Берман, выпустивший в люди Олега Попова. Юрий Никулин. Пивший сильнее других Румянцев – Карандаш. Без скотчтерьера Манюни.

Впрочем, пили многие из них, что называется, крепко. Дядя Мара, как его называли в семье, за стол без граненого, налитого доверху, всклень, стакана водки не садился. И о войне никогда не рассказывал. Те, кто на ней был, вообще не любили о ней говорить. Даже из родного дедушки автор ни в детстве, ни в юности слова не мог вытащить. Разве что на классический детский вопрос: «Ты сам сколько немцев убил, дедушка?» – дедушка как-то процедил: «Двоих. Кортиком зарубил в 41-м, когда десант с подлодки высадился». Разочарование было страшное. Вся грудь в орденах, а фашистов уложил всего двоих. Кто бы рассказал ребенку, что ордена не за рукопашную давали…

Старый холостяк дядя Саша был брату полной противоположностью. Именно он тот родовой дом послевоенным силовикам и подарил по их просьбе. После чего и он, и прабабушка прожили достаточно долго и если не счастливо, то, по крайней мере, спокойно. И, что особенно важно, умерли своей смертью. Чего точно бы не случилось, если бы он заартачился. Поскольку целых домов в послевоенном Днепропетровске было куда меньше, чем вернувшейся из эвакуации еврейской интеллигенции.

На фото – тихое красивое лицо. Аккуратная прическа. Пенсне. Почему он так никогда и не женился, история умалчивает. Была там какая-то романтическая и трагическая история. Как говорили в викторианские времена в Великобритании, «об этом в семье не принято говорить». В Советском Союзе по понятным причинам больше всего не принято было говорить о родственниках за границей. Но и семейные драмы особо обсуждать было ни к чему.

Впрочем, и родственников за границей тоже хватало. В Англии. Что хуже – в США. Куда все они перебрались еще до революции. Укоренились. Поднялись. И не нашли ничего лучшего, как в начале 50-х попытаться отыскать оставшуюся в Екатеринославе родню. Ровно в 1952-м они ее и нашли. При том, что дедушка был член партии. Полковник. С допуском черт знает какого уровня, работой в Спецстрое и объектами такими, что ему для полного счастья только родни жены за границей и не хватало. В городе Нью-Йорк, откуда двоюродная сестра этой самой жены радостно сообщила, что она замужем то ли за мэром, то ли за заместителем мэра. Как нельзя вовремя для превращения из начальника большого военного строительства в лагерную пыль. Времена были самые те.