Евгений Сатановский - Моя жизнь среди евреев. Записки бывшего подпольщика

Подчеркнем: не конец 30-х – начало 50-х. Что хуже. Так как Хозяин был стар, понимал, что вот-вот уйдет из жизни, и, как водится у великих диктаторов, мел всех подчистую. В том числе евреев, под которых уже построены бараки в Биробиджане. И в подмосковном Кунцеве начали заранее отбирать у этих евреев паспорта и публично их рвать. Поскольку не сегодня завтра команда все равно будет. И лучше выполнить ее с опережением, чем с опозданием. Так что американское письмо спалили. Адреса не осталось. Где те родственники, неизвестно по сию пору. И, скорее всего, не будет известно никогда.

Бабушка Нюся, дедушкина жена, как раз была той дочкой прадеда-миллионера, которой он купил недорубленное махновцами пианино. Перед войной уехавшее в Ленинград, когда дедушку перевели с Дальнего Востока, где было не до громоздкого музыкального инструмента, на Балтику. Там оно и простояло всю войну в оставшемся без хозяев флотском доме, пережив блокаду. И, переехав в Москву, доиграло, разменяв вторую сотню лет, до того дня, когда пишутся эти строки. Крепкие вещи делали старые мастера. Уважали свою работу и своих покупателей. И не драли с них три цены за не стоящий ломаного гроша мусор.

Хозяйку пианино, бабушку, боялись в гарнизонах больше, чем дедушку. Как огня боялись. Хотя те, кто с дедушкой служил, вспоминали и этот период своей жизни, и его, как начальника, с легким содроганием. Поскольку времена были жестокие до крайности. Сделал, что приказано, когда приказано – орден и звездочку на погоны. Не смог или не успел – расстрел. Жена в спецлагерь. Дети в спецприемник. По слухам, после инспекции Верховного главнокомандующего того пояса укреплений на островах Белого моря, где дедушка рубился с немцами, в живых осталось двое начстроев. Одним из которых дедушка и был.

В жизни у них с бабушкой было многое. Укрепрайоны на японской и польской границе. Военные объекты в центре страны. Все без исключения моря и океаны. Сталинградский арсенал. Совгавань. Николо-Уссурийский. Кыштымская катастрофа. Балаклава – долгое строительство укрытой в горе крымской супербазы для ремонта субмарин. Именно тогда дед с отцом и построили дом. По соседству, в Евпатории. Второй в семье за сто лет. Который пришлось продать после того, как был выпущен запрет офицерам на владение одновременно домом и квартирой. Записать что-то из них на дочь, к тому времени единственную, поскольку его сын погиб ребенком в конце 40-х, дедушка не мог. Это было в его понимании нечестно. Продать с прибылью тоже не мог. Тоже было нечестно. Генерал, который у него этот дом купил, через год продал впятеро дороже. Но это уже были его проблемы.

Он не стал адмиралом – к тому времени, как подоспел срок, подоспело и «дело врачей». Не разбогател. Хотя был замом легендарного главы Спецстроя князя Арчила Геловани. Но выжил. Несмотря на то, что был старшим из блюхеровских офицеров, кого не арестовали в годы Большого террора. Спасла, пожалуй, бабушка. Она слишком много и слишком про многих знала. Поскольку это до революции для нее была актуальна карьера пианистки. А после – врача-венеролога. Что для военно-морских гарнизонов было и остается по сей день делом наипервейшим. Так что арестовывать ее было – не дай Б-г. Сколько семей могло полететь, если бы она заговорила… Автор до сих пор на все 100 процентов уверен, что только это деда и спасло. Поскольку взять его, оставив на свободе жену, было нельзя. Так что бабушка не только офицерских жен строила одним взглядом. И на похоронах у нее было все адмиралтейство.

Было бы крайне несправедливым, разбирая в мелких деталях историю семьи в до– и послереволюционный период, остановиться на одной ее ветви. Но, увы, по большей части автор знал мамину родню, поскольку именно о них ему рассказывали и они приезжали в гости. Благо Москва была всесоюзным перекрестком и квартира на Кутузовском проспекте, где автор вырос, имела в семье название «караван-сарай». Там останавливались родные, друзья семьи, соседи друзей, сослуживцы (и отца, и деда, при том, что дед жил в своей собственной квартире) и соученики. А также люди совершенно незнакомые.

Как-то раз из Днепропетровска приехала девушка. Ну, девушка как девушка. Хорошая девушка. Накормили, уложили. Как выяснилось из ночного разговора родителей, она, позвонив в дверь, представилась маме (не вызвав никаких ассоциаций) и уточнила: «Мой дедушка ухаживал за вашей бабушкой. Можно у вас остановиться?». После чего жила две недели. Хотя папа все-таки маме сказал, что дедушка ухаживать – ухаживал. Но ведь не женился?!

Впрочем, родственники дедушки автора тоже были известны. Прадедом с той стороны был дореволюционный портной Абрам Вагнер, и ничего, кроме фотографий 90-х годов XIX века, от него не осталось. Красивый был мужчина. Кудрявый, с усиками. На одном фото – со своей мамой в белом песцовом манто. Что привело в ужас племянницу автора в Израиле, куда он это фото, вместе с другими, привез. Девочка, нынешний военврач Армии обороны Израиля ЦАХАЛ, была яростной защитницей природы, и выражение ее лица, когда она с сильнейшим ивритским акцентом спросила: «Это сверь?!!!», было непередаваемым.

Жена брата, человек умный, сильный характером и хладнокровный, что помогает русской женщине, вышедшей замуж за еврея, выжить в дурдоме, в который иногда превращается Государство Израиль, взглянула и подтвердила: «Зверь». После чего подвела итог: «Холодно там. Снег». Чем закрыла тему защиты монопольного права пушистых животных на собственную шкуру в средней и приполярной полосе бывшей Российской империи. И любовно погладила привезенного с собой из Москвы рыжего в полоску кота Кнопку.

Выращенный из подзаборного деревенского котенка Кнопка был вывезен на историческую родину еврейского народа в ходе эмиграции, в простеленной чем-то мягким проволочной сеточке для яиц. С уплатой объявленной таможенниками на контроле в аэропорту суммы в 26 долларов, из общих 57 «зеленых американских рублей», имевшихся на всю семью. И, подбирая выброшенную штормами на берег у мошава Шавей-Цион ставридку, а также охотясь в прибрежных кустах на туповатых израильских удодов, разъелся до размеров среднего саблезубого тигра. Он-то был «сверь» домашний, дружил с собаками и за свою собственную шкуру был совершенно спокоен…

У дедушки, по обратной симметрии с бабушкой, были мама, брат и две сестры. Мама, прабабушка автора, Соня, была портнихой. Выглядела в точности как положено дореволюционной даме из приличной семьи. Носила пенсне. Умела шить роскошные старорежимные платья с вышивкой, кружевами, рюшами, воланами и прочими непролетарскими аксессуарами. Брат дедушки Володя погиб на Курской дуге. Известно было, что он, как и автор несколькими десятилетиями позднее, закончил металлургический вуз. И больше о нем не известно ничего. Одна из сестер, Белла, после войны осталась в Ташкенте, после замужества став родоначальницей дружной, хотя и немногочисленной семьи Клебановых, перебравшихся в конце концов в США.