Валерий Кормилицын - Излом

В моём взгляде не было насмешки или иронии. Её красивая подруга почувствовала беспокойство. Безразлично глянув на красавицу, я снова тепло и искренне улыбнулся конопатенькой, получив в ответ такую обаятельную и нежную улыбку, что защемило сердце.

«Господи! Где у нас, мужиков, глаза? Ведь дарят самую чистую любовь и становятся самыми верными жёнами не красавицы, а их незаметные подруги!»

Почертыхавшись на подходе к дому, что осенью становилось традицией, почмокав досками, очутился в коридоре.

«Ага! – вспомнил я. – Сколько сейчас градусов?» – осветил спичкой термометр и внимательно всмотрелся.

— Маньяк! Опять к градуснику привязался? – услышал за спиной. – Ты чего так долго?

— Танюшечка… – засюсюкал я, – родненькая… – неловко потянулся к её губам.

— Ты что, пьян? – она брезгливо отпрянула от меня.

— Друга встретил. Давно не виделись.

Ответила мне хлопнувшая дверь.

Три раза глубоко вздохнув и широко улыбаясь, ввалился в дом.

— А вот и я–а-а…

— Папка пришёл! – обрадовался Дениска.

— Сынок, иди ко мне, – позвала его Татьяна, – папа сегодня усталый.

Стерев с лица улыбку, прошёл в комнату. По телевизору передавали эстрадный концерт. Экстравагантно одетый исполнитель трясся перед микрофоном. Зевнул, задумавшись о подходах к жене.

— Раньше в такой форме клоуны выступали, а теперь знаменитые певцы, – бодро выдал реплику.

В ответ – молчание. Будто меня нет.

Посадив Дениса на колени, Татьяна не отрывалась от экрана, на котором появился любимец женщин Серов.

— Ну и слушай свою «Мадонну», – пошёл ужинать на кухню, где тотчас появился кот. – Мироша, друг! – погладил его.

Довольный, он потёр мою ногу рыжей, словно замшевой, башкой. По–братски поделившись с ним, быстро поел.

— Сегодня здесь ляжешь! – не глядя в мою сторону, Татья–на бросила подушку на стоявший в комнате Дениса диван.

— Не имеешь права! – возмутился я. – Ты мне жена!..

— Следовало раньше об этом помнить, – стала укладываться с сыном в большой комнате.

Тоскливо вздохнув, взял кота и лёг на диване.

— Не женись никогда, Мирон, – учил его жизни. – Пусть хоть какая красавица будет с пушистым хвостом – не женись! Это до свадьбы они кошечки, а потом жёнами становятся.

— Ты можешь потише? Разбубнился! – услышал Татьяну.

— Вот видишь! – назидательно помотал пальцем перед розовым носом кота, подумав, что успел перенять уже некоторые начальнические привычки.

«Завтра этому дивану сто пятнадцать лет исполняется. Ещё бабушка выбросить хотела, да жалела, а мне лень, – тоскливо поскрипел пружинами. – Ну ладно! – я мстительно повертелся. – Завтра в сарае окажешься».

Довольный кошан монотонно мурлыкал. Спать не хотелось. Вспомнив есенинского Джима, решил посвятить стихотворение коту. После упорных трудов получилось следующее:

«Мирон! Дай, друг, на счастье лапу мне, такую лапу я не видел сроду. Давай с тобой на крышу взгромоздясь, мяукнем на ненастную погоду»…

А потом пригрезилось что‑то несуразное.

Я – дождь! Маленькая капля! Я – вода!.. Чистая и наивная… Человек–вода! Я долго падаю с метафизического неба, вечного и неизменного. Долго для капельки – целую вечность; и быстро для неба – долю секунды… Века и эпохи летят предо мной. Мелькают реки и чьи‑то лица; мелькают горы и чьи‑то глаза… Я падаю на раскалённую землю маленькой каплей, и земля принимает меня…

«Тьфу, чёрт! А всё Гондурас со своей философией, – вышел из забытья. – Пить‑то как хочется. О Господи! Кто это на грудь навалился?..

— Мирон, волк тряпошный, брысь, собака, отсюда, – шуганул безвинного кошана.

«Сколько сейчас времени, интересно?»

На улице начинало светать. Тихо спустил ноги, нашаривая тапки. Подлый диван тут же откликнулся – заскрежетал пружинами. Без передышки и с громадным удовольствием выдул два бокала воды – стало немного легче. Кот приятно потёрся о ноги и побежал к двери.

«Приспичило тебе, Мироша, не вовремя, скрипи теперь дверями. Надо смазать утром. Днём, вроде, тихо открываются, а ночью – как ножом по кастрюле».

Выпустив бедное животное, заглянул в комнату – сын и жена спали. Волосы наполовину закрыли Татьяне лицо. Захотелось подойти и поцеловать её.

«Разбудишь, только хуже будет!» – подумал я.

Поскрипев пружинами, опять улёгся, укутавшись в одеяло.

«Прохладно! Вот бы глянуть, сколько градусов».

Не спалось.

«Ночь уходила, унося своё покрывало и постепенно обнажая розовое тело зари», – написали бы поэты–романтики.

Настроение стало лирическим: «Я блуждал в игрушечной чаще и открыл лазоревый грот… Неужели я настоящий. И действительно смерть придёт? – от жалости к себе, такому любимому, скрипнул зубами в унисон с пружинами дивана. – Лежу тут один, никому не нужен». Выступили слёзы. Вытер их пододеяльником.

«Да видно, не до конца протрезвел. Эх и дурак! Спасибо, никто не видел и никогда не узнает. Надо встать, зарядку сделать, пробежать пару километров – и как огурчик стану… малосольный».

— Наш Дениска был голодный – проглотил утюг холодный! – бодро сообщил я, набегавшись и сбросив похмелье.

Сердце гулко стучало, разнося кровь по организму и очищая его от алкоголя, так, по крайней мере, определял своё состояние.

— Мамка–а-а, а че–е-г–о-о он… – заканючил сын.

— Отойди от ребёнка, дай поесть спокойно! – недовольно глядя на меня, произнесла жена.

— Шуток не понимаете!..

— Особенно вчерашних! – похватила Татьяна.

— А чё вчера? – умываясь, невинно поинтересовался у неё.

От такой наглости она опешила. Но не надолго. Выслушав ответ и узнав мнение жены о себе, вытер лицо и полез на диван поглядеть градусник.

— Завтракать будешь? – немного успокоилась она. – Всегда перед выходными номер откалываешь.

— Ты тоже хороша! – осмелел я. – Всё тело после того дивана ломит. Я на тебе женился или на коте?

— Знай! Как пьяный придёшь, всегда так будет.

— Давай Дениску в кино на утренний сеанс сводим? – в качестве подхалимажа предложил я.

— Давайте меня сводим! – обрадовался сын, подбегая ко мне.

— А куда пойдём? – окончательно успокоившись, подкрашивала перед зеркалом губы Татьяна.

— В «Пионер». Там всегда детские фильмы показывают.

Мир в семье был восстановлен!

Прохладный воздух приятно бодрил похмельный организм своей чистотой и свежестью. Людей на улице было ещё не много. С деловым видом спешили на рынок женщины, а у винного магазина – в субботу его открывали раньше – сбивались в стаи небритые личности с горячечными глазами.

— Глядеть противно! – нахмурилась жена.

— Болеют люди, – заступился я.

— Смотри, в их рядах не окажись, дожалеешься…

— Будь спокойна, меру знаем.