Матей Вишнек - Господин К. на воле

И правда, на лице у Ребенка проступила обида. Он лег в траву, а руки поднял и держал ладони над ее верхушками, как будто былинки были тонкими струйками огня, и он об них грелся.

— Представляете? — продолжал Ребенок. — Не ворует. Надкусит и оставит висеть на ветке надкусанным. Вот что меня злит ужасно.

Однако на этом сюрпризы нынешнего вечера для Козефа Й. не кончились. Оказавшись снова внутри тюремной ограды, он заспешил к главной казарме, полумертвый от усталости, вожделея к своему набитому паклей матрасу и к своей железной кровати. Лифтом доехал до своего этажа, прошмыгнул мимо Фабиуса, который посапывал на посту, находившемся как раз напротив лифта, и, стараясь быть незаметным, направился к камере под номером 50.

Камера была заперта.

Козеф Й. не стал даже спрашивать себя почему, не стал даже думать, вообще отказался от любой реакции, хоть в какой-то степени человеческой. Он стоял как вкопанный перед своей дверью, разбитый наголову, парализованный оторопью. Когда протекло сколько-то минут в этом его состоянии провала, полнейшей прострации, он осторожно и бесшумно, с безмерной деликатностью приподнял ставню на окошечке, чтобы посмотреть, кто там внутри.

Внутри был человек.

То есть кто-то другой, не он, Козеф Й., но в его, Козефа Й., камере.

«М-м», — вырвалось у Козефа Й. против его воли.

Человек спал лицом кверху, и лицо его выражало эталонный покой. Камера была вымыта, продезинфицирована, покрывало сменили.

Козеф Й. вернулся к лифту и разбудил Фабиуса.

— Как, вы не ушли? — пробормотал старый охранник с мучительной миной, но скорее со сна, а не от удивления.

Козефу Й. не удалось совладать с собой. Куда не ушел? Еще никто не сказал ему, куда он должен уйти. Он-то очень даже расположен уйти, он хочет уйти. Но с формальностями что-то никто не торопится. Откуда ему знать, что надо делать, куда надо явиться и что именно надо просить? Никто ничего ему не сказал. Почему никто ничего ему не сказал? Что они имеют против него? Сколько ему еще терпеть эту неопределенность, как они думают? Знают ли они, что он пережил хотя бы сегодня вечером? Хоть кто-нибудь проследил, что он делает? Никто. Как такое возможно? Что бы с ним было, не встреть он случайно Ребенка? Ему повезло с Ребенком и с его ямой, откуда он, Козеф Й., выгреб все камушки и смог таким образом пробраться внутрь под стеной. Знает ли он, охранник Фабиус, что на задах кухни есть подземный ход, заполненный простыми камушками, которые высекают искры и которые кто угодно и когда угодно может выгрести, а потом положить на место? Так что? Какое мнение имеет он, Фабиус, подручный главного охранника, о таком положении дел ? Подземный ход в тюремном заведении — это нормально?

— О нет! — выдохнул Фабиус.

Непорядок, вот слово, которое вынужден был употребить Козеф Й.

— Ну-ну, не так уж чтобы… — осадил его Фабиус.

Да как же не так, если в его камере кто-то расположился, в камере, где обыкновенно спал он. В камере, которая уже стала как бы частью его, стала его раковиной, он уже носил ее с собой, в своей плоти и на своей спине. А теперь — нате вам — там устроился кто-то чужой, кто-то неизвестный, бог весть кто. По какому такому праву? До тех пор пока он носит форму заключенного, разве не нормально, чтобы за ним оставили тюремную камеру, право получать пищу в отведенные для этого часы и все такое прочее ? А что ему делать теперь? Вот что?

— Не знаю, — сказал Фабиус и зевнул так, что у него хрустнули все суставы лица. Потом, помягчев, посмотрел на Козефа Й. и еще раз повторил: — Не знаю.

И все же они сообща стали искать решение.

Козеф Й., будучи крайне усталым, выказывал готовность спать в любой свободной камере, если таковые имеются. Но свободных камер не имелось. Залечь спать в корпусе охранников в той форме, которую еще носил Козеф Й., — это было бы чересчур. Фабиус предложил провести ночь за беседой и за игрой в кости, но Козеф Й. заявил, что слишком устал и что завтра у него важная встреча на складе.

— В общую! — осенило Фабиуса. — Отведу вас в общую. Если пожелаете.

Козеф Й. знал, что это такое — общая. Набитая двухэтажными нарами палата, бьющая в нос вонь, сатанинский храп и перспектива, что ночью тебя того и гляди задавят или растопчут.

— Нет уж, благодарю, — сказал Козеф Й.

Он примостился на том стуле, на котором обыкновенно сидел Франц Хосс. Он сдался. Ему было страшно, в чем он и признался Фабиусу. Он, Козеф Й., конченый человек. Он больше не находил в своем мозгу ни одной отчетливой мысли. Он больше не находил в душе ни одного отчетливого желания. Ни цели. Ни смысла.

— Бодритесь, бодритесь! — призвал Фабиус с некоторым даже волнением в голосе. — Сейчас-то не надо бы.

Нет. Все кончилось. У него, Козефа Й., иссякли силы. Ничего ему больше не нужно, даже обновок со склада.

— Да что это вы, — вел свое Фабиус. — У вас жизнь только-только начинается.

— Я старый, — сказал Козеф Й.

— Это я старый, — поправил его Фабиус.

Козеф Й. заявил, что он с этим не согласен. Фабиус тоже заявил, что не согласен с тем, что сказал Козеф Й. Он-де, Фабиус, по натуре оптимист, он верит в будущее, в истину, в человеческие радости.

— Ерунда, — сказал Козеф Й.

Фабиус отреагировал бурно. Как это? Из пустяка, из ничего он, Козеф Й., только получив свободу, опускает руки? Он, образцовый заключенный, с показательной силой духа.

— Вот даже так? — сказал Козеф Й., польщенный мнением о себе старого охранника.

Фабиус подтвердил. Всегда, ну просто всегда, он, Козеф Й., проявлял себя как человек сильный и терпеливый. Стойкий человек, выносливый, сильный. Такого не согнешь — ничем, ну прямо-таки ничем. Он, Фабиус, всегда им восхищался. Всегда. Не много встречал он заключенных с такой внутренней силой, таких внушительных, если можно так выразиться.

— А когда вы меня били? — спросил Козеф Й.

— Что, когда я вас бил? — с недоумением переспросил Фабиус.

— Тогда как? Вы и тогда думали так же? — спросил Козеф Й.

— Я вас бил, но я вас уважал, — уточнил Фабиус и вздохнул.

— Вы меня били без жалости, — сказал Козеф Й. И тут же добавил: — Но что вы думали, когда меня били?

Фабиус принялся разминать папиросу, чтобы сосредоточиться и найти ответ. Да ничего особенного не думал, пришлось ему признаться.

— И все же, и все же, — настаивал Козеф Й.

— Я думал, куда ударить, — сказал Фабиус, закуривая. Потом, сообразив, что не предложил закурить Козефу Й., застенчиво добавил: — Хотите?

Козеф Й. поспешно принял от него папиросу.

— Вы были виртуозом, — пробормотал он.

— Это как? — спросил охранник.

Козеф Й. принялся объяснять поподробнее. Он, Фабиус, был грозой заключенных. Конечно, и другие охранники били, все охранники били, но он, Фабиус, бил, так сказать, изысканно. Франц Хосс, например, больше бранился, чем бил. А он, Фабиус, он молчал. И готовил свои удары. Его специальностью, и это все знали, был удар врасплох. Никто не бил сильнее и не выбирал для удара самый непредвиденный момент. И не было другого такого охранника, который бы с такой фантазией продумывал, по какой части тела заключенного нанести удар.