Нелли Маратова - Наследницы Белкина

Еще дальше, там, где трава сходилась с листвой в зеленую линию горизонта, за Т-образным суставчатым столом четверо мужчин составляли в домино его уменьшенную, Т-образную копию. Пятый — тоже, видимо, из их компании, — нерешительно приспосабливал к Т-столу очередной сустав.

Котик, став еще кривее и глыбастее, сгруппировалась, словно собираясь сделать кувырок, приняв очертания приземистого мешка с картошкой; сложив ладони рупором, что-то прорычала; не дожидаясь отклика, взмахнула гигантскими руками, забрасывая в траву воображаемый невод, и потянула его на себя.

В воздухе что-то екнуло, нехотя повернулось, расталкивая сонные пласты реальности, словно пришла в движение невидимая лебедка. Осыпанные сахарной пудрой лепестков, человечки в комбинезонах безвольно поползли к террасе. Они что-то выкрикивали в свое оправдание; Котик страшно и сладко улыбалась; вздыбливая травянистые волны, поднимая буруны со взвесью манной одуванной каши, она тянула свой невод, мягкими войлочными движениями приближая час расплаты. С каждым мигом улыбка Котика становилась все слаще и все красноречивей.

Когда улов, подталкивая друг дружку, несмело приблизился к террасе, Котик, не снимая улыбки, разразилась оглушительной руганью. Издавая страшные водопроводные рыки, не скупясь в оценочных прилагательных, она бешенно жестикулировала, подкрепляя движения рук синхронными взмахами беспощадных салатовых рукавов.

Разделавшись с пугливой рыбешкой, Котик отпустила их, смертельно напуганных, восвояси.

Трое, обойденные вниманием хозяйки, лихорадочно белили стволы, лавируя в невидимой шлюпке между деревьями. Великанша приподняла нитевидную бровь, белильщики удвоили усилия и, пририсовывая деревьям белые кушачки, стремительно отдрейфовали в глубь сада.

Великанша постояла еще немного, сложив мускулистые руки на груди, добродушно хмыкнула и, вспомнив обо мне, потащила в густую тень на краю террасы, где стояли деревянный, покрытый клетчатой скатертью стол и три линялых, подозрительно полосатых шезлонга. Втиснув меня по сложившейся традиции в один из них, великанша плюхнулась по соседству, натянув толстую материю до предела.

Шезлонг пропах сыростью и мышами и в довершение всего был занят угрюмой куклой в гороховом платье с кружавчиками, которая встретила меня пребольным хуком пластмассового кулака в бок. Пока я вытряхивал из шезлонга крошки и лишних седоков, Котик успела с отчаянным скрипом придвинуться к столу и закурить сигарету.

Заставленный грязной посудой стол походил на поле жесточайшего сражения, с которого оба войска бесславно бежали, бросив орудия взаимоуничтожения. Котик жевала сигарету, жирно блестя подбородком, и стряхивала пепел в пустую сардинницу. Неистовствовали пчелы, у самых медовых мест сливаясь в мягкий полосатый гул. Справа, возвышаясь над зеленой ватерлинией, пышно облетал боярышник. Цвели яблони, распускаясь всей веткой, всем деревом, всем садом. Перебегая с листьев и цветов на траву и человеческие лица, словно в большом муравейнике, суетились прыткие солнечные зайчики.

— Мерзость, — громко сказали за спиной.

Я вздрогнул и обернулся. Котик подавилась сигаретой. Позади нас, простоволосая и босая, пряча правую руку за спиной, стояла невеста.

— Алиса! Кто так делает! Вечно ты подкрадешься… Ты куришь? С каких это пор? Выбрось сигарету, пока отец не увидел!

— Он мне не отец, — пренебрежительно фыркнула невеста. — А курю я еще со школы.

— Ты меня слышала?

— Пупсик не возражает. Он даже стреляет у меня сигареты иногда.

— Алиса, — подалась вперед сердобольная мать. Шезлонг угрожающе заскрипел.

Девушка с наигранным наслаждением затянулась, выдохнула дымное и медленное «мерзость» и метко запустила бычком в сардинницу. Затем, повертев в руках деревянную штуковину, которую раньше прятала за спиной, сунула ее в зубы.

— Это что еще? — подозрительно сощурилась Котик. — Где ты откопала трубку?

— Это не трубка, — отрезала Алиса и, шурша платьем, грациозно удалилась в дом.

— Дети, — скорбно протянула Котик, возведя пуговичные очи горе, и не без наслаждения свернула окурку шею.

Я понимающе кивнул.

— Вы должны с ней поговорить.

— Но я не уверен…

— А я уверена. Сами видите, меня она не слушает. Пупсик для нее тоже не авторитет. Кто, если не вы?

— Я не думаю, что курение…

— Не курение, дорогуша, а платье. Свадебное платье. Вы должны заставить ее переодеться. Свадьба завтра, но до завтра наряд в тряпочку превратится. Она его носит со вчерашнего дня, мне и Пупсику назло. У нас тут был небольшой скандал… А платье, между прочим, шили вручную, — доверительно зашептала великанша и, перейдя на самый нижний регистр, просипела: — Пятнадцать девушек.

Я благочестиво потупился.

— Или девять? — пробормотала Котик, задумчиво скребя затылок, и, переходя на привычный бас, загремела: — Да и вообще, Алиса отказалась от девичника. Наотрез. Но мы решили, что вечером все равно устроим фуршет — тихий, скромный, в узком семейном кругу. Приедет моя сестра с семьей, еще кое-кто из родственников, парочка друзей… Хочет Алиса или нет, а без праздника мы ее не оставим.

Я сосредоточенно кивнул, обдумывая варианты бесшумного отступления.

— И вот-вот должны нагрянуть родители жениха. А эта дурочка бродит нечесаная и в подвенечном платье. Сами понимаете…

Я заерзал в шезлонге, пытаясь этим раскачиванием отразить натиск заботливой родительницы. Скрипнули доски, и вавилонская башня из чашек и блюдец на кривых ощипанных ножках зашлепала в нашу сторону. Успешно миновав дощатый капкан, гладкий, как пешка, с желтым бликом на лбу, Пупсик торжественно проследовал к столу и, держа поднос на подушечках пальцев, с виртуозной небрежностью вышколенной обслуги стал выгружать расписанную цветами и жар-птицами чайную утварь.

— Баранки взял? Где сахар? Зачем столько чашек? — набросилась на него жена.

Пупсик угодливо звякнул ложечкой и, скроив подобострастную мину, убежал в дом.

— Бестолочь, — ласково причмокнула Котик, разглаживая ногтем белку на конфетной обертке.

Пупсик вернулся — запыхавшийся, красный, нагруженный шелестом и посверкиванием разнообразных кулечков и брикетов, — и вывалил свои дары пестрой горкой на стол.

— Ну куда! — загремела Котик, отодвигая грязную посуду. — Нет, вы только посмотрите на него! Что ты притащил? Зачем столько? Ну ничего без меня не могут!

Пупсик виновато осклабился и попытался придвинуть к столу третий шезлонг. От резкого рывка материя соскочила, обнажив изъеденное временем дерево.

— Что ты творишь! Куда ты его волочишь? Не трогай! Возьми себе стул! Стой! Не ходи никуда, ты и там все разломаешь! Поправь! Да не дергай! Осторожно, вот так. Теперь подай мне сахар. Да не этот, а в сахарнице! Вот балда! Ну садись уже и не скрипи, голова раскалывается от твоего мельтешения!