Алексей Поляринов - Пейзаж с падением Икара

– Ты уезжаешь?

В зубах он держал незажженную сигарету.

– Да. Ты не видел мою зажигалку?

– Не видел. А почему ты уезжаешь?

Минуту он ходил, заглядывая под подушки дивана, раскидывая вещи на столе.

– Тьфу! Где же она? Ч-черт! – потом остановился и посмотрел мне в глаза. – Ты здоров. Во всяком случае – физически. Зачем мне задерживаться?

Я хотел объясниться – но молчал, не в силах выплюнуть признание.

– Не надо, – сказал он, словно ощутив мой ступор. – Избавь меня от исповеди. Просто помоги найти треклятую зажигалку!

Я принес ему спички и помог собрать вещи. Поезд отходил через час, мы присели на дорожку, переглянулись, как соучастники на очной ставке. Дядя встал, хотел хлопнуть меня по плечу, но убрал руку за спину – передумал. Попрощались мы глупо, «по-мужски», крепким рукопожатием – словно чужие люди.

Отделом реставрации при галерее заведовал Леонид Бахтин. Если честно, более скучного человека я в жизни не встречал. Он не умел понимать шуток, да и выглядел так, словно совсем недавно перенес ампутацию чувства юмора (или чувства собственного достоинства – что одно и то же). «Человек без свойств» – этот ярлык прирос к нему намертво: нудный, бесталанный, даже тень он отбрасывал жиденькую и необязательную, но при этом, как ни странно, был порядочен и добродушен – видимо, верил, что порядочностью сможет компенсировать серость. О том, как он одевался, я вообще молчу: одни подтяжки чего стоят!

– Ну здравствуй, капитан Подтяжкин, – сказал я, заглянув к нему в кабинет.

– Между прочим, жена говорит, что подтяжки очень мне идут.

– Что ж, значит, это был первый в истории случай, когда жена соврала мужу.

Мы спустились по кривой лестнице на цокольный этаж и остановились возле входа в хранилище. За окошком мирно спал охранник, уткнувшись лбом в локтевой сгиб. Нормальный начальник, увидев подобную сцену, пришел бы в ярость, но Бахтин, кажется, физически был неспособен повысить голос ­– он лишь постучал ключом по стеклу и сказал:

– Женя, ну сколько можно? Впусти нас.

Охранник, встрепенувшись, по-детски потер глаза кулачками, буркнул что-то и нажал на кнопку; дверь, щелкнув, открылась, и мы вошли в длинную узкую комнату с потолком, перетянутым деревянными балками.

– Вот она, – Бахтин указал на картину, установленную на металлическом штативе возле окна. – Клиент уверен, что это работа кисти Дмитрия Ликеева. Результаты рентгенографии здесь. Посмотришь?

Я взял снимок, поднес его к свету.

– Плотность красок, подпись и техника мазка совпадают, – бубнил Бахтин за спиной.

– Постой-ка, – я вернул ему снимок и уставился на картину, – Это же «Крестный ход». Но его сожгли в семнадцатом, во время бунта.

– Это лишь версия, – сказал Бахтин.

– Это не версия, это факт, – я провел по полотну кончиками пальцев. – Мать художника писала в одном из писем, что видела, как солдаты топят камин его картинами.

– Да брось! Полотна Ликеева без конца всплывают в самых неожиданных местах. Пару лет назад в Вене обнаружилось «Возвращение Платона в Академию». Оригинал. А ведь ее тоже считали сожженной. Может, оденешь перчатки?

– Во-первых, перчатки «надевают»; «одеть» можно только человека. А во-вторых, отвяжись.

– Что значит «отвяжись»?

– Отвали, отвянь, отстань, отцепись, отсохни, – какое слово тебе больше нравится? Ты же знаешь, я работаю без перчаток.

– Да, но… у нас тут полотно, которое тянет на миллионы, потому что считалось утерянным более ста лет.

– Леня.

– Что?

– Заткнись.

Несколько секунд я, щурясь, гипнотизировал картину.

– Почему здесь так темно? Надо больше света.

Он полностью поднял жалюзи, но легче не стало.

– Слушай, это издевательство какое-то. Как я могу оценить палитру и карнацию в этой темнице? Здесь окна размером с почтовые марки, – я снял полотно со штатива и потащил к выходу.

– О господи! – Бахтин схватился за голову. – Ты с ума сошел? Ее нельзя так хватать! Эй, ты куда?

– К свету.

Я ногой толкнул дверь и стал подниматься по лестнице, держа картину за крестовину подрамника. Бахтин семенил за мной, как сердобольная нянька за непослушным ребенком. Разбуженный охранник, сонно моргая, догнал меня на третьем этаже и попытался преградить дорогу.

– Так, гражданин! Куда это вы собрались? Эту картину нельзя выносить из здания.

– Я не собираюсь ее выносить, я же вверх поднимаюсь! Включи логику! Или ты думаешь, что на крыше меня ждет вертолет? Я просто ищу место, где есть свет. Уйди с дороги, – я выставил картину перед собой, как щит, и стал напирать. Охранник прижался к стене, пропуская меня.

– Андрей, прошу тебя, осторожней! Не повреди ее! Мне же голову оторвут! – причитал Бахтин, крестясь и поминая всех святых. Они вдвоем с охранником суетились вокруг меня так, словно я взял картину в заложники.

Я свернул в павильон на пятом этаже. Окна здесь были огромные, и свет насквозь пронизывал пространство. Везде стояли заляпанные известью стремянки, пол застелен полиэтиленом – этаж был закрыт на ремонт.

– Вот это я понимаю – освещение! Вот где надо было устраивать отдел реставрации, – я протянул картину охраннику. – Подержи.

Он отшатнулся от нее, как черт – от иконы.

– Нет, я не могу. Она же хрупкая!

– Тьфу! Ну чего ты трусишь? Я же тебя не поджечь ее прошу, а подержать. Возьми!

Он вцепился пальцами в подрамник и зажмурился.

– Будешь штативом,– сказал я. – Подойди сюда, повернись к окну, чтобы свет лучше падал. Вот так, а теперь не двигайся. Да перестань ты дрожать – это же картина, а ни бомба.

– Может, лучше я подержу? – мямлил Бахтин у меня за спиной. – А то он ее повредит еще!

– Леня.

– Что?

– Заткнись.

Пару минут я изучал картину, прикасаясь к отдельным участкам, ощущая шероховатости холста кончиками пальцев.

– Ну не томи уже! – выдохнул Бахтин. – Сколько можно? Я изучил подпись и технику мазка – и то, и другое, несомненно, принадлежит кисти Ликеева.

– И то, и другое легко имитировать, – сказал я. – Картина прекрасная, но, к сожалению, это подделка.

– Что значит «подделка»?

– Фальшивка, фэйк, туфта, фуфло, липа, левак, палево, – какое слово тебе больше нравится?

– Но… этого не может быть! Мой лучший специалист давал заключение по рентгенографии.

– Леня, ау, это я – твой лучший специалист.

– Да, но… мы нашли совпадения по всем пунктам: для построения композиции использованы плотные виды красок – киноварь и свинцовые белила. Те же самые, что и в других картинах Ликеева. А холст? Та же ткань.

– Холст, может, и старый, но шлифовка неверная.

– А с ней-то что не так?

– Знаешь, кого Ликеев считал своим духовным учителем?