Сергей Залыгин - Тропы Алтая

Но вот это слово — «открытие» — его взволновало. Очень хотелось сказать его отцу…

Отец, стоя около своей палатки без шляпы, с палкой в руке, нетерпеливо ждал, скоро ли Владимирогорский закончит беседу с Андреем, и, когда эта беседа кончилась наконец и Андрей тронулся с пригорка вниз, он бросил палку, заторопился навстречу.

Он шел быстро, по-солдатски, но не в такт шагам взмахивая руками и не обращая внимания на полевую сумку, которая то и дело ударяла его по сапогам, болтаясь на слишком длинном ремне.

Он здорово уже был сед, старик; короткие волосы, отступавшие к вискам от большой и выпуклой лысины, были сейчас пронизаны наклонными солнечными лучами, п стало видно, что волосы совсем редкие, что седина их какая-то пепельная, тусклая… Андрей помнил отца с густой шевелюрой…

Соскочив с седла, Андрей взял гнедого в повод, и тот, чуть боком спускаясь с пригорка, подталкивал его в спину теплыми и мягкими губами.

— Здорово, Андрей, — сказал отец.

— Здравствуй…

— Ты что же, один ездил? Так я и знал! Без Лопарева? Без Рязанцева? По технике безопасности одному в лесу нельзя. Да.

— Мы вдвоем, — сказал Андрей и, не оглядываясь, погладил гнедого по теплым, чуть влажным губам.

— Ну, как дела?

— В порядке.

— Устал?

— С чего бы это? Нисколько.

— Есть хочешь?

— Сыт за троих. В Карыме столовую опустошил.

— А что-то похудел. И заметно.

— Наверно, просто так…

Стали расседлывать гнедого, и отец принялся суетиться с поклажей. Андрей не возражал. «Не знает батя, мой Тарас Бульба, что там, в рюкзаке. Сейчас удивится, почему тяжелый!»

— Тяжелющий! — проговорил отец, когда в руках у него оказались лямки рюкзака. — Чем нагрузил?

— Кое-что… Довольно интересное, я думаю.

— Конечно, — сказал отец, — не все сразу… Передохнешь — посмотрим.

— Покажу и расскажу. Поговорить надо. Есть о чем.

Вершинин-старший выпрямился над рюкзакам и сложил руки на груди.

— Есть… Ты вот что — отдыхай, а если не устал…

— Да нет же, не устал. Нисколько. Вот сейчас и побеседуем. О почвах и вообще…

— Вообще… — повторил Вершинин-старший снова. — Обязательно! — И, все еще держа руки на груди, си внимательно стал глядеть в лицо Андрею, а потом вдруг засмеялся тихо и ласково. Тряхнул головой. Спросил: — А письма есть?

— От матери и еще от Корабельникова.

— Что ты говоришь! Где? — Держа одной рукой конверты, другой Вершинин-старший искал по карманам очки, принимаясь шарить несколько раз в каждом кармане. — Подожди-ка, Андрюха. Схожу в палатку за своими глазами. Сию минуту!

— Не спеши, батя! Пока читаешь письма — я тут кое-что тебе приготовлю!

Может быть, торопиться не следовало, но он уступил желанию показать отцу буроземы немедленно, как можно скорее, сейчас же. Закинул повод за сучок лиственницы, чтобы гнедой не ушел к ручью и не напился раньше срока, расстелил дождевик и, развертывая шелестящий пергамент, стал раскладывать образцы на дождевике. Один ряд, другой. Отец не приходил, и Андрей построил еще два стройных ряда металлических бюкс. Он торопился, отца все не было… Он лег на дождевик и стал смотреть на буроземы.

На него пахнуло запахом мшистых кедрачей, кандыком сибирским, чем-то, отчего на мгновение прервалось дыхание и что заставило его вспомнить, как солнце опускалось в его первый шурф, а он глядел на потное чело, обонял прохладные, еще ночные испарения бурозема и как бы снова слушал Рязанцева, говорившего о перегное…

Теперь солнце не было ни светлым, ни прозрачным. Опускаясь на самое дно неглубокой и узкой долины, оно отбрасывало в лагерь тени двух машин с пригорка, а между этими черными тенями все покрывало густым слоем желтой охры и красной киновари, особенно эти две краски четко и явственно отражались на образцах бурозема. Как на палитре.

Но и сквозь это незнакомое одеяние Андрей видел до странности знакомую землю, всю в рисунках, созданных зернистой структурой, тончайшими корнями растений и мозаикой вкрапленных кусочков гранита. Как будто это он сам создал все бесчисленное количество рисунков и узоров и сам только что покрыл их слоем охры и киновари.

Андрей слышал, как торопливо подошел к нему отец. Отец опустился рядом на колени — Андрей лежал неподвижно, ждал удивленного отцовского возгласа, а потом его еще более удивленных вопросов, а потом своих ответов на эти вопросы…

В голосе отца прозвучало возбуждение, поразившее Андрея:

— Поздравь меня! И себя тоже поздравь! Наконец-то! Наконец!

Желто-красный пахнущий образец бурозема заслонила рука отца, в руке был тоже красный, почти как солнечный луч, граненый карандаш и листок плотной розовой бумаги… Машинописный текст в самом конце листка был подчеркнут этим карандашом.

«Итак, дорогой Константин Владимирович, если Ваша «Карта растительных ресурсов Горного Алтая» будет готова в будущем году, Вы, вероятно, можете считать себя членом-корреспондентом после ближайших же выборов. Это общее наше мнение. Других кандидатур мы не видим. Все зависит от Вас.

Искренне Ваш академик…»

«Корабельников», — прочел Андрей. Она была ему знакома, эта подпись…

Вздохнул, положил голову на руки, а отец тормошил его, чтобы он оглянулся.

— Ну! Ну, Андрюха! Что ты скажешь? Каково?

Сам Корабельников! Ну, скажи, разве я неправильно поступил, когда взялся за составление «Карты ресурсов»? Не лесных, не кормовых, а всех, сколько их есть, растительных ресурсов, и притом на основе почвенной карты Корабельникова?!

Андрей повернулся и сел, обхватив руками колени. Он и не глядя на отца мог бы видеть его… Видеть, как отец тремя пальцами левой руки быстро-быстро поглаживает узкий подбородок то с одной, то с другой стороны, как наматывает на палец длинный ремень полевой сумки, а потом резким движением выдергивает палец из петель… Видеть глаза — яркие, коричневые, выпуклые, с тонкими натянувшимися жилками на белках… Видеть и догадываться по этим глазам о том, что сейчас для отца не существует ни доводов, ни доказательств, ни споров, даже попросту каких-то мнений, не существует для него и чувств, кроме радостного и ненавидимого Андреем возбуждения.

Должно быть, случается и так, что надо говорить даже тогда, когда знаешь, что это бесполезно…

— Накануне нашего отъезда, отец, на собрании ты объявил, что будешь работать над своей «Картой» еще два, может быть, и три года… Для пользы самой же «Карты». Корабельниковская почвенная карта, на которой ты строишь свою, тоже неточная, неправильная. Не учитывает, например, что на Алтае существуют буроземы. Вот они. Смотри!

— Может быть, может быть, — ответил Вершинин-старший, скользнув по образцам нетерпеливым взглядом. Потрепал Андрея по волосам. — Ты у меня молодец! Я всегда это знал!