Сергей Залыгин - Тропы Алтая

Она догадывалась, что у Свиридовой нелегкая женская судьба, и эта судьба давала ей право судить других — ее, Риту Плонскую, прежде всего.

Казалось, что Свиридова знала все жестокие слова — все до одного! — которые Рита в этой же палатке говорила когда-то Онежке… Когда они спорили об Андрее. Когда Онежка жаловалась ей на свои боли.

По ночам было свежо, в холодном воздухе холодно звенели ручьи, луна гасила звезды, а между тем лунный свет совсем почти не касался земли, не проникал в лес, и только вглядываясь в двойное полотнище палатки, можно было различить, что полог с одной стороны едва-едва светлее, чем с другой.

И вот однажды, когда Рита, чуть высунувшись из спального мешка, угадывала, где палатка темнее, а где она светлее, Свиридова вдруг заговорила:

— Ты знаешь, Рита, Лев Реутский совсем не настоящий человек. Тем более не настоящий мужчина. Нет!

Рита притихла, не могла ответить, подать голос…

Свиридову это не остановило:

— Мужчина не сделал бы так… Нет, не сделал бы. Не стал бы прощаться с тобой, как прощался Реутский.

— А как бы сделал мужчина?

— Ушел бы молча. А если бы встретился когда-нибудь очень не скоро, через много-много лет, так не узнал бы тебя первым, чтобы ты решила сама — узнаешь ты его или не узнаешь. — Замолчала… — Тебе нравится Андрюша?

Этот вопрос вот так же, ночью, Рита сама задавала Онежке.

— Не знаю… — ответила она. — Не знаю.

И тогда Полина засмеялась. Очень тихо засмеялась.

— А вам? — спросила Рита.

— Настоящий…

С отъездом Андрея, Лопарева и Рязанцева в лагере как будто меньше стало работы.

Свиридова и Рита делали расчистки, а Вершинин-старший, что-нибудь подсчитав и записав, приходил к ним в лес и без конца говорил о том, что нужно торопиться, что времени остается мало, а предстоит еще большой объем полевых работ.

Он был очень нетерпелив, старший Вершинин, и Рита знала почему: ждал возвращения Андрея.

Как ни было тяжело Рите ждать, она не хотела, не могла делить своего ожидания еще с кем-нибудь, хотя бы и с Вершининым-отцом. Мысленно она обращалась за помощью к Свиридовой, подолгу не спускала с нее глаз, следила за выражением ее немного детского и в то же время очень строгого лица, за быстрыми, даже резкими, движениями ее рук… Иногда она видела только краешек вязаной красной кофточки — но все-таки видела.

Сдержанность этой женщины, которая как будто бы все могла узнать и все понять, по то и дело не хотела ни знать, ни понимать ничего, еще и еще приводила Риту в смятение, она называла Полину жестокой, бессердечной, и это было легче, чем вместе с Вершининым ждать Андрея.

Свиридова однажды назвала Андрея «настоящим», и, хотя потом замолчала, не сказала о нем ничего больше, Рита не могла этого забыть.

А Вершинин ждал сына, но ничего о нем не говорил, гораздо чаще он вспоминал почему-то Лопарева, особенно — Рязанцева.

Заочно он очень охотно и горячо с Рязанцевым спорил, заново начинал с ним прежние дискуссии, неизменно теперь в этих дискуссиях брал верх и говорил Полине:

— Вот он, ваш друг-приятель. Неглуп. Последователен. Не без достоинства.

Полина же молчала, глаза становились у нее темнее, когда она Вершинина-старшего слушала, но один раз она его спросила:

— Что же, Константин Владимирович, Рязанцев нынче попортил вам крови? Неужели он это может?

Вершинин взмахнул палкой.

— Представьте — может. И даже — очень! Говоря вообще.

Рита отряхнула с рук перегной, в котором они с Полиной считали древесные семена, выпрямилась и вдруг сказала Вершинину:

— Просто-напросто Николай Иванович каждый день вас в чем-нибудь опровергал… Между прочим. Не торопясь…

Вершинин долго смотрел на Риту… Поковырял палкой перегной.

— Что такое? — спросил он у кого-то, кажется, у самого себя. — Вот именно — что такое. Нынче у меня одна опера — Владимирогорский! Всем остальным доставляет удовольствие немилосердно на меня капать. Вот и ей, — он показал палкой на Риту, — и ей то же самое… — Потом он вдруг улыбнулся: — Вернется Андрюха, сын, мы с ним вдвоем еще… Мы с ним перед самым отъездом в маршрут уже кое о чем договорились! Твердо!

Полина же тихо сказала Рите:

— Это — ты напрасно…

И то, что Вершинин-старший не вспылил, не рассердился на Риту, а даже как будто бы ласково ее простил, и то, что Полина очень строго, даже грубо, сказала ей «это — ты напрасно…», а больше ничего не сказала, — весь тот день с полудня и до глубокой ночи сделали для Риты еще более тяжким.

И утро следующего дня тоже было таким же, а к вечеру вернулся Андрей.

Увидев его верхом на лошади, все в той же рваной шляпе, Рита забилась в палатку, легла поверх спального мешка и, зажав голову обеими руками, стала глядеть через приоткрытый полог.

Уже через минуту она возненавидела Владимирогорского потому, что он задержал около себя Андрея какими-то глупыми вопросами. Вопросов не слышно было, но другими они не могли быть…

Восстала против старшего Вершинина: он стоял, сложив руки на груди, и глядел на сына, словно памятник своей собственной нежности, а полевая сумка раскачивалась на нем в это время туда-сюда, и время текло нестерпимо медленно.

Но потом все эти переживания оказались сущими пустяками. Они в одно мгновение ими стали, потому что на ее глазах Вершинин-старший обидел Андрея.

Рита еще никогда не видела Андрея обиженным…

Уже давно она страстно хотела обидеть его сама, хотела, чтобы кто-нибудь обидел его при ней; ждала, когда же нанесет ему обиду отец. И вот дождалась.

То, что она увидела — сразу ссутулившуюся фигуру Андрея, лицо совершенно без всякого выражения, походку — медленную, незнакомую, — заставило ее снова почувствовать свою вину… У нее не было ни капли сомнения в том, что это она во всем виновата, она этого желала, и вот желание осуществилось: Андрей обижен.

Оставив образцы почв на разостланном плаще, Андрей сказал отцу, что пора поить лошадь, и ушел от него на берег ручья.

Он долго-долго сидел там, держа лошадь в поводу, а Рита смотрела на него, стоя неподалеку за стволом огромней лиственницы. Знала, что не должна подходить к нему близко… Уходила и снова возвращалась.

Сколько раз она твердила раньше: «Нам — женщинам…», «Мы — женщины…», «Нас — женщин…» — и никто не мог ответить ей, что это значит. Без размышлений ответил Андрей, когда сказал: «Женщина будет такой, какой хочет видеть ее мужчина. Смелой так смелой. Красивой так красивой. Тряпкой так тряпкой».

Она же в ответ назвала его мальчишкой: «Откуда тебе известно, мальчишка?»

Зачем сказала так?

Для нее он уже тогда был таким, каким для других когда-нибудь будет. Мальчишкой он мог быть для всех, для нее он был мужчиной. Какой он захочет увидеть ее — этот мужчина? Мерзкой? Скверной? Навсегда несчастной? Любящей? Счастливой?