Иван Сажин - Полигон

— «Лафет» — один, два, три!.. Я «Лафет». Вперед!

Все пришло в движение. Темными глыбами вырастали танки из ямин окопов, один за другим потянулись к оврагу. Механики включили приборы ночного видения. Мягкий, зыбкий зеленоватый свет таинственным образом пронизал мрак, не вспугивая его.

Пятьдесятпятка Дремина тоже двинулась вверх по аппарели, но вдруг сорвалась на глинистой крутости. Механик прибавил обороты двигателю — машина натужно задрожала, дернулась, и опять съехала вниз. У Евгения все похолодело: вот тебе и крюки в небе с тросами, вот тебе и космос! Сам себя посадил… Поспешил вчера доложить, что окопы готовы, а крутости поленился убавить, не потребовал, чтобы экипажи поработали лишних двадцать минут. Как же вырваться?..

Его охватила растерянность. Он смутно видел в темноте, что последние машины уползают в ночь. Только рядом, в соседнем окопе, натужно ревел мотором — Т-55 сержанта Коренюка. «Неужели весь взвод засел?» — Лейтенант ошалело выскочил наверх и побежал по позиции взвода. Танк сержанта Негоды все же вышел из окопа и умчался.

Вернувшись к своей машине, отчаянно крикнул механику Савчуку:

— В чем дело?

— Не берет подъем! — виновато отозвался тот. — Глина скользкая, траки забила…

— А ну попробуй еще раз!

Спустился в танк, включил рацию, со страхом думая, что скажут ему Приходько и Загоров. Докладывать о случившемся не решался, надеясь выбраться, догнать своих. Однако медлил напрасно: новая попытка ничего не дала. Т-55 дергался на отсыревшей глине, съезжал назад. Евгений совсем упал духом. Должно быть, Приходько заметил, что вышла не вся рота. Сделал по радио запрос: кто остался, доложите! Тут Евгений и сообщил, что два его танка не вышли из окопов.

— Ну знаете!.. В бою за такие штучки по шее дают. Немедленно выбирайтесь! — И угрожающе выключил рацию. Помочь засевшему командиру взвода он не мог: рота уже втянулась в овраг.

На Евгения вдруг повеяло фронтовой трибунальской суровостью. Велел Савчуку заглушить напрасно тужавшийся двигатель (в окопе нечем было дышать от газов), он ощутил тяжесть, словно тело его наполнили не кровью, а ртутью. Подбежал сержант Коренюк.

— Что будем делать, товарищ лейтенант?

— А вы сами не знаете? — напустился на него Евгений, срывая злость. — Немедленно за лопаты — и копать, копать!.. Стойте! Сперва все к моему танку. А мы вас потом на буксире выведем.

Воистину «хорошая мысля приходит опосля». Догадайся он о буксире десятью минутами раньше, пока здесь была машина Негоды, и не свалилось бы на голову горькой напасти. Да и крутости аппарелей можно было убавить еще ночью, когда приходил Анатолий, стоило лишь внять спасительному благоразумию.

«А то спать тебя тянет! Упарился, бедняжка, раскис!» — мысленно сек он себя, глядя, как танкисты торопливо, с запоздалым усердием орудуют лопатами. Сам он светил, держа в руке фонарик.

Через полчаса, когда начался рассвет, его танки вырвались из ловушки. Он дал команду двигаться вперед и торопливо, с замирающим сердцем доложил по радио командиру роты.

«Следуйте на высоту „Длинная“!» — передал Приходько.

Едва поднялись на гребень высоты, изрытой мотострелками и уже покинутой ими (танкисты успешно выбили их с занимаемых позиций), Евгений велел Савчуку остановиться. Правее, у куста, стояли танк комбата и «уазик» командира полка.

Лейтенанта ждали с настороженностью.

— Что случилось, Дремин? — холодно спросил Одинцов. Выслушав объяснение, сел в легковую и укатил.

Напряженный, трепещущий, Евгений повернулся к комбату. Лицо Загорова было негодующим, в гневных румянцах. Он только что выслушал внушение из-за взводного и был вне себя от ярости. Так великолепно все разыграли! Батальон наверняка получил бы высшую оценку. Сам командир полка не скрывает, что маневр проведен блестяще. Как вдруг из-за одного растяпы ставят четверку с минусом…

Не приняв оправданий, с тяжелым сердцем пообещал:

— Ну погоди, ты у меня попляшешь!

— А чего вы меня пугаете? — озлобился вдруг лейтенант.

И тут Загоров совершенно вышел из себя.

— А что мне на вас — богу молиться?! Да знаете ли вы, что на фронте я запросто пристрелил бы вас и оставил валяться на этом длинном бугре, как предателя.

Под горячую руку Алексей Петрович не стеснялся в выражениях. Однако выкричавшись, поутих и приказал:

— Следуйте на танках за моей машиной. Будем догонять.

Разгоралось новое утро. Оно было ясным и тихим. Взошедшее вскоре солнце озарило летящие по полю стальные машины. Высветило и осунувшееся под танкошлемом лицо Евгения, его повлажневшие, несчастно мигавшие глаза.

Общежитие встретило застоявшейся духотой. Наверное уборщица не заглядывала в их комнату с тех пор, как они уехали на полигон. Анатолий распахнул настежь окно и двери.

— Аромат здесь еще тот! — проворчал он и повесил в шкаф, тоже дохнувший утробным теплом, плащ-накидку, ремень и фуражку.

Снял с себя амуницию и Евгений. И прямо в мундире повалился на свою койку, облегченно промолвил:

— Наконец-то добрались до цивилизации!

Анатолий тоже прилег и припомнил, как танки ползли по склоку оврага, ощупывая путь приборами ночного видения. «А все-таки здорово обошли высоту! — не без удовольствия подумал он. — Оборона и ушками не трепыхнула, когда напали сзади».

— Интересно прошли учения.

— Хорошо тебе трепаться — в кармане пятерка, — опечаленно вздохнул Евгений. — А на моем месте и ты скулил бы… Тут танки не вышли из окопов, там Загоров навалился. А на разборе только обо мне и говорили: «За такие штуки на фронте к стенке ставят…» Хоть петлю на шею.

— Ладно, не переживай — пошумят да перестанут.

Евгений повернулся на бок, уперся локтем в подушку.

— А тебе Загоров не кажется слишком властным?

— Нет, — ответил Анатолий, подумав. — Горячий — это верно. Так ведь за дело болеет и налаживает его.

— Налаживать можно спокойно, с толком, не так, как делает Загоров. Как он смотрел на меня там, на холме, с деревянным высокомерием! «Да знаете ли вы!..»

— Он гневался, ясное дело. А тебе хочется, чтобы улыбался, по головке погладил? Молочка в бутылочке принес да подогрел…

— Перестань глупости пороть! Что я, младенец, что ли?

— Ну не буду, — миролюбиво отозвался Русинов и замолчал, не желая расстраивать друга.

Евгений снова откинулся навзничь. Дремота еще не приходила: слишком утомлен, взволнован и расстроен. Из души никак не выветрится едкий осадок от разговора на разборе учений. Гордый, привыкший к похвалам, он мучился от сознания, что его так грубо отчитали при всех. Его-то и при всех!

Достав лезвие безопасной бритвы, принялся срезать заусеницы вокруг ногтей. Срезал до боли, местами до крови, и слизывал выступавшие алые капельки языком, — давняя, еще школьная привычка. Это занятие помогало ему отвлечься, сосредоточиться.