Иван Сажин - Полигон

Когда-то, в золотую курсантскую бытность, Евгений безумно влюбился в дочь преподавателя политэкономии, девушку красивую, веселую и своенравную. Худел, сох, сокрушался сердцем, но «Зайчонок» — так звали Светлану Зайченко в самодеятельном драмкружке, — со смехом встретила его признание. А потом вышла замуж за выпускника училища Всеволода Байкова (он получил офицерское звание на год раньше Русинова и Дремина), и уехала с ним.

Теперь снова неудача, и такая постыдная!

— Как там Ленка поживает? — небрежно спросил он, а сам зорко следил за лицом товарища. — Не звонил больше ей?

— Когда бы?.. Сам видишь, кручусь, словно белка в колесе. Забот втрое прибыло: и за взвод спрашивают, и за роту… А тут ты номер выкинул. Не думал, что сваляешь такого дурака. Когда батя показал мне твою пачкотню, я даже опешил от удивления. Надо же додуматься! — Русинов сокрушенно покачал темной головой. Евгений перевел дыхание с облегчением: речь шла о рапорте. Но что же скажет ему приятель на офицерском собрании. Он там первый попросит слово… «Да разве угадаешь! — посетовал тоскливо. — Толька всегда с претензией на самобытность, полезет в Цицероны…»

— Маэстро намекает на нечто серьезное?

Анатолий чуть помолчал. Лицо его как бы затвердело, от глаз повеяло морозцем. Да, он беспощадно судил и себя, и товарища. Жалел, что довел свои отношения с ним до ссоры. Но что ссора? По сравнению с тем, что намеревается сделать Евгений, это лишь царапинка на самолюбии друзей. А вот его рапорт, намерение удрать из армии — Русинов не принимал, не понимал, и при одной мысли об этом у него закипала душа.

— Да, это серьезно, — кинул он. — Не шутя же подал рапорт!

— Нет, конечно… Ты в претензии, что я не известил тебя персонально, как командира роты? Но, маэстро, это случилось во время дежурства по парку и тебя не было рядом.

— Да, я в обиде.

— А насколько она велика? Если, предположим, выразить ее в киловатт-часах, то какую работу могла бы она произвести?

Русинов самолюбиво потемнел и, не вытерпев, вспылил:

— Что ты кривляешься, как записной шут?.. На твоем месте в самый раз плакать.

Евгений повернулся на бок, встретился с его взглядом.

— Ого, вот это мне нравится!.. Но может быть, ты все же понимаешь, что речь идет о свершившемся факте? Я ведь не только написал, но и дал понять Одинцову, что рано или поздно эту щекотливую бумажку придется реализовать.

Анатолий прищурился, словно смотрел против ветра.

— Вон у думача какие заклепки в голове! Придется огорчить тебя: придумки твои плачевно лопнули.

— Что ты имеешь в виду?

— Твой рапорт.

— А что ты мог с ним сделать?

— Я его порвал и бросил в урну.

Евгений приподнялся, неверяще глядя на него.

— А не заливаешь на трезвую голову, Как ты мог порвать его, если он в стола у командира?

— Ты явно недооцениваешь мои возможности ухмыльнулся Русинов. — Я сказал Одинцову, что тебя совесть заедает, что просишь вернуть рапорт, и он отдал его.

Евгения точно подбросило на кровати.

— Да как ты смел?! — крикнул он, задыхаясь.

Мстительно и жарко размахнулся, чуть не припечатал ладонь к смуглой щеке самоуправного приятеля. Именно чуть, потому что в последний момент Анатолий, вскакивая, перехватил его руку и завернул назад с такой неожиданной силой и злостью, что Евгений согнулся, простонал:

— Пусти же руку, гладиатор!

— Слушай, патриций! Я ведь тоже могу ударить, — сквозь зубы выдохнул Русинов и оттолкнул его от себя.

После стычки оба тяжело дышали. Анатолий ознобно поводил плечами, — глупость-то какая могла выйти! — а Евгений, снова сел и поглаживая ноющую кисть, истуканом смотрел в окно. Крутое, ключом вскипевшее бешенство проходило, оставляя неприятный осадок.

Совершилось нечто дикое, чему, наверное, нет оправдания. И от такой безысходности мысли путались, сбивались в тяжелый, давящий комок. «Нечего сказать, выдал друг эффектную сценку! — удрученно думал Евгений. — Это Ленка все мечется в тебе».

Русинов больше не садился, — начал вышагивать по комнатушке взад и вперед. Молчание его приобретало недобрый оттенок. Но вот он дернулся, взвинченно заговорил:

— А нервишки у тебя шалят!.. Что, интеллигентщина взбунтовалась против житейской грязи?.. Нет, милочка, истерикой тут не возьмешь. Обыденность, она требует и знаний, и настойчивости, и терпения.

— Тут надо уметь подсказать комбату дельное решение при атаке высоты, участвовать с танкистами в художественной самодеятельности, — съязвил Евгений, не поворачивая головы.

— А хотя бы и так! Ты не осуждай, а делай вывод. Учись, пока я жив, — Хмыкнув, Анатолий продолжал: — Надо побольше того, что сближает тебя с солдатами. Не поняв этой простой истины, ничего не добьешься в работе с ними.

— Да где мне с тобой равняться! Ты и зубы по утрам чистишь с таким видом, точно исполняешь священный долг.

— Брось ерунду молоть! Не обо мне ведь речь — о твоей судьбе. Что ты разыгрываешь из себя ваньку-встаньку? Оглянись, пошевели мозгами — и увидишь, что уползаешь с торной дороги в грязь.

Лицо у Евгения сделалось бледным, одухотворенным.

— Можешь говорить, что хочешь, а я от своего не отступлю. Начну пить, и меня выгонят из армии, как выгоняли здесь одного старшину.

— Пока мы вместе, не напьешься.

— Шпионить будешь, да?

— Зачем верзешь такие пакости? — кисло поморщился Анатолий. — Умный парень, а без царя в голове… Женя, ты не сделаешь ничего, о чем плетешь со зла языком. И будешь хребтить службу. От моего и твоего имени дал слово бате. Понял?

Час от часу не легче! Нет, этот Русинов — поистине допотопное чудовище. Евгений угрожающе поднялся, упер руки в бока:

— И кто тебя уполномочивал?

— Мамочка твоя просила! Забыл разговор в прощальный вечер?

— Я все помню, — самолюбиво нахмурился Евгений. — Но моя мамочка не тот авторитет. Это она меня в училище втиснула: как же, сын будет офицером-танкистом! А я в армии — типичный неудачник.

— Удача приходит к тому, кто добивается ее.

— Что ты поучаешь меня?.. Носишься с нотациями как дурень с писаной торбой. Надо же быть человеком, а не хунвейбином.

Они стояли друг против друга в вызывающих позах, В голосе Русинова отчетливо слышалась спокойная рассудительность, тогда как Евгений все больше и больше горячился.

— Слишком много берешь на себя! — выкрикивал он. Почувствовав, что от напряжения подрагивает колено, отступил к столу, оперся.

— Да-а, теперь ты глядишь на меня так, словно я враг тебе. С чего бы это, Женя? — грустно молвил Анатолий.

— Не суйся, куда не просят, не будь затычкой в каждой посудине, и я не стану так смотреть на тебя.

— Такой уж у меня характер.

— Ха-ра-а-ктер!.. Знаю я твой характер. — Губы у Евгения подергивались, голос пасмурно подрагивал. — Твой воинственный оптимизм давно набил мне оскомину. Ты паровоз: шпаришь по накатанным рельсам уставов, и не свернешь ни направо, ни налево. Все правильно, ничего не скажешь, да только уж очень прямо. Это не по мне. Я люблю простор, полет на крыльях мечты и высокого чувства.