Иван Сажин - Полигон

Зажмурив глаза и заложив руки за смуглую шею, — весь напрягся, распрямил затекшую спину. Рабочий день окончен, можно и домой идти (ключ от полученной на днях квартиры лежит в кармане и напоминает о грядущих радостях бытия!). Да вот не отпускает этот самый журнал. Анатолий испытывал чувство гордости, не без удали восклицая в мыслях: «А ведь мы кое-что могем!» Помечталось об итоговом ротном собрании в конце года. Разумеется, что-нибудь бодрое, зажигательное сказать нужно танкистам.

Он обычно ставил перед собой конкретные цели. И новые мечты его были таковой целью. Вполне достижимой, реальной. Став ротным, Русинов умело приводил в действие внутренний механизм подразделения, и все шло так, как ему хотелось. Он теперь походя решал многое из того, над чем недавно ломал голову часами…

В канцелярию вошел Микульский. Фуражка победно сдвинута над влажным морщинистым лбом, в блеклых глазах — удовлетворение.

— Все, командир! — с облегчением молвил он, садясь около стола на табуретке. — Закончил беготню. Завтра выпишут документы.

— Поздравляю, Серафим Антонович.

Прапорщик брал последний отпуск перед увольнением в запас, и потому отвечал на поздравление сдержанным вздохом. Ротный понял его, спросил:

— Чем думаешь заниматься в отпуске?

— Рыбалкой, — Микульский достал сигареты. — Закурим?

— Давай… — Затянувшись дымком, Анатолий заговорил с задумчивой улыбкой. — Да-а, рыбалка вещь приятная. Когда-то любил ее крепко, хотя попадалась больше мелочь. Крупную браконьеры сетями повыдушивали. А у вас тут есть солидная?

— Ого! — рассмеялся Микульский, показывая желтые, изъеденные никотином зубы. — Иной раз такой чертяка залезет на крючок, что еле-еле управишься с ним. Помню, года три назад ездил с женой к ее родичам на Волынь. В колхозных озерах там карпы — что твои поросята. А сторож — свояк…

— Значит, снова отведешь душу на рыбке?

— Потешу себя, — подтвердил прапорщик.

В дверь канцелярии раздраженно и нетерпеливо постучали.

— Да-да! — разрешил ротный.

Вошел донельзя расстроенный Виноходов. По его грустному виду легко можно было догадаться, что получил он печальное известие.

— Что опять стряслось, Гурьян? — спросил Русинов.

— Стряслось… — Солдат положил на стол густо исписанные листки из тетради. — Вот какую цидулку мамаша накатала!

— Посмотрим, что тебя опечалило.

Взяв листки, Анатолий начал читать. Не письмо, а крики и проклятья человека, у которого прямо из рук вырвали жирный, лакомый кусок. И начиналось оно не с привета, а с крика:

«Гурьян! Да знаешь ли ты, несчастный, что наделал! Ты оставил отца-мать без куска хлеба на старостях лет — вот что ты наделал своим доносом. И сам себя, щитай, дочиста ограбил. Ты же мог иметь машину, и не одну. Да с гаражом, да с дачей! По гроб жизни обеспеченный был бы… А теперь у тебя — ну ничегошеньки нет! Даже с твоей долгосрочной книжки выхватили семнадцать тыщ. Клала, думала, сделаю тебе подарок к свадьбе… Ох, распаразит ты нещасный! Ведь пришло обэхээс и выскребло подчистую все мои загашники! А я столько лет по рублику собирала и пуще глаза берегла. Ну и что, коли я пьяньчужкам двадцать лет вино не доливала и разбавляла его водой? Никто из них не издох от етого, только здоровше остались, Зачем было указ такой давать? Ведь меня и с работы уволили без права поступать больше в торговлю!..

Чтобы ты провалился там, идиот нещасный! Чтоб тебя холера астраханская взяла! И не приезжай посля армии, гад полосатый. На пороге встречу скалкой. Чтоб ты околел там, буржуй проклятущий!..»

И дальше на двух страницах шло это самое «чтоб ты». Разгневанная мамаша не скупилась на крепкие слова. Русинов чуть не рассмеялся, — ничего другого не заслуживали дикие крики. Чего стоило только словечко «буржуй»!..

— Да-а, цидулка… А я думал, у тебя теперь все беды позади…

— То еще были не беды, — чуть не рыдал от жалкой утраты Гурьян. — Вот впереди — беда. Без дома я остался, без поддержки. Раньше, вон пишет мать, по гроб обеспечен был. А теперь?

Всей своей растерянной фигурой, голосом, выражением лица и глаз он вопил: «Вот что сделали вы со мной! Даже со сберкнижки вырвали, и мать от меня отказывается…»

— Э-э, да ты серьезно клюнул на эту отраву! — молвил ротный, укоризненно глядя на солдата. — Ну-ка садись да потолкуем по-мужски, без бабской истерики. — Кивнул на лежащее перед ним письмо.

— Что теперь говорить! — кинул Виноходов, судорожно кривясь, однако присел. — Загашники-то у матери выгребло обэхээс. А кого она обвиняет?.. Меня! Доносчиком называет.

Русинов подался назад спиной, хмуря густые черные брови.

— Только вот что, парень, не злись на товарищей, на нашу власть. Скажи спасибо, что так обошлось. И плюнь на то письмишко. Что за радость была бы у тебя, если бы мать так обеспечила тебя? Свинство это неразумное, поверь мне!.. Здесь, в городе, Микульский не даст соврать, одного уже обеспечили теща с тестем, подарили автомобиль. А потом корить да попрекать начали, в семейную жизнь вмешиваться. Ну молодой еще безобразнее повел себя, выпивохой стал, как шальной гонял на легковой. Собиралась автоинспекция отнять у него права, да он выкручивался. А однажды под хмельком летели по городу, и на перекрестке врезались в инвалидскую коляску. Убили ветерана войны, его жену и внука. Да и сами стали калеками — второй год лежат. Это радость?.. Вот это и есть «обеспечить по гроб жизни». Лучше бы они работали.

Парень смотрел на офицера с вредной недоверчивой ухмылкой.

— Что же тогда, ничего не иметь, что ли? Без штанов ходить и вкалывать до посинения?

Прилипчивые глаза смотрели обозленно, а чернявое лицо как бы еще больше потемнело. Казалось, и внутри у Виноходова черно, и мысли такие же. Да он и послал уже лейтенанта с его проповедью в некую нецензурную даль.

— Почему не иметь?.. Можно иметь все, что веселит человека, но чтобы оно было в меру сил и достоинства, а не до свинского обжорства. Предположим, начал ты работать, и с первой получки купил матери платок или кофту — это радость. А если при этом сшил несколько пар обуви, убрал хлеб или построил дом — тогда принес радость многим. Тебе заплатят за это, и ты будешь дорожить деньгами, как уважением к тебе, распорядишься ими с умом да с толком.

— А иначе ничего приобрести нельзя? — нагловато хмыкнул солдат.

Анатолий с досадой глянул на него. Хотелось накричать на него, что называется, разнести в пух и прах. Только вряд ли это помогло бы.

— Да приобретай себе и машину с гаражом, и дачу! Но наживи деньги честно, и будет в пользу. А богатство бездельнику — это все равно что футбол безногому. Понял, о чем я толкую, или совершенно не слышишь из-за маминого крика?

Виноходов молча дернул плечами, глядя в окно.