Инна Александрова - Свинг

Надо сказать, в Щецине, что достался полякам от немцев, тоже есть Королевский замок. Так он восстановлен во всей красе и величии, сияет как Христово яичко.

Через сорок семь лет, как уже сказала, сподобились благоустроить могилу Канта, а она расположена прямо у стен Кафедрального собора. Мы «гуляли» в этих стенах еще в пятидесятые-шестидесятые: в них гудел ветер.

Испохабили одно из красивейших зданий Кенигсберга — биржу. Построенная в 1875 году Генрихом Миллером, стоит над Преголью на восемнадцатиметровых сваях. Здание выполнено в стиле Ренессанс. По углам крышу венчали четыре группы статуй, отражавших торговые связи Кенигсберга: Европу, Азию, Африку, Америку. Теперь здесь Дом моряка и как же все… Сужу, сравнивая со старыми снимками, рисунками, гравюрами.

А памятник Шиллеру сработал в 1910-м Станислаус Кауэра, человек с литовским кровями. Стоит Шиллер в парике и камзоле, держит в руках свиток-бумагу. Саша, Катин друг, как-то сказал, что держит он не рукопись «Разбойников», а договор о Тильзитском мире. Мне кажется, что это легенда, так как Шиллер умер в 1805 году, то есть за два года до Тильзитского мира.

Последнее, где «отмечаемся», — «Быки». Скульптура Аугуста Гауля поставлена в начале прошлого века перед зданием Кенигсбергского земельного суда — ныне учебного корпуса технического университета. В неподражаемой экспрессии сошлись животные рогами, символизируя две эманации правосудия — прокурора и адвоката. Вспоминаю, как раньше, в дни нашей с Митей жизни в Калининграде, на пасху этим быкам красили в какой-нибудь цвет то, что символизирует мужское достоинство. Митя последнее время работал в здании рядом с «Быками» и видел это. Не знаю, продолжается ли традиция.

Прошу Катю отвезти еще в два места, которые очень любила — зоопарк и ботанический сад. Зоопарк — давнишняя гордость Кенигсберга. Во время войны на его территории шли страшные бои. Почти все животные погибли, но после войны, поскольку многие вольеры сохранились и такого естественного ландшафта не было нигде в Союзе, его стали заполнять зверями. Где-то в начале шестидесятых вместе с Надеждой Степановной Чумаровой, директором зоопарка, сочинили книжку, которая очень быстро разошлась не только в Калининграде. В ней мы писали обо всяких приключениях, почти ежедневно случавшихся со зверями. Например, о том, как однажды по неосторожности служительницы сбежала обезьяна и пошла «гулять» по городу. Устав, приземлилась в подвале одного особняка, которых в Калининграде множество. Более того, защелкнулась на задвижку, и «достать» ее смогли только через маленькое оконце, предварительно сунув бутылку портвейна, который она незамедлительно вылакала.

Писали мы с Надеждой Степановной и о слоне, который тоже из-за недосмотра служителя сумел перемахнуть через все ограды. Однако в отличие от обезьяны испугался машин и стал жалобно трубить, а потом километра три шел за Надеждой Степановной как за мамкой или нянькой, возвращаясь в зоопарк. Зрелище, надо сказать, было впечатляющее. Но директору было не до смеха.

Мы рассказывали и про ворона, которому было триста лет, и он ругался в тему. Встрянет в разговор и объясняет присутствующим, кто они такие. Умер ворон в девяностом.

Иногда в зоопарке разыгрывались трагедии. Бегемот не терпел винного запаха, а служитель — в приличном подпитии — начал за что-то ему выговаривать, поучать. Бегемот надвое перекусил его. К сожалению, не байка.

В шестьдесят шестом два месяца, как на работу, ходила в ботанический сад. Это тоже немецкое наследие. Сад был богат разными многолетними декоративными растениями. Самое красивое в нем было тюльпанное поле. Такого поля нигде в стране не было, и из Москвы не раз приезжали фотографы-художники. А ходила каждый день, потому что писали мы с Антониной Федоровной Харченко, директором ботанического сада, книжку «Цветы», которая и сейчас интересна.

Антонина Федоровна рассказывала, как в сорок седьмом летом, когда с мужем она только-только приехали в Кенигсберг и как биолог стала работать в госпитале врачом-лаборантом, недалеко от госпиталя обнаружили они с сотрудницами «рай». Кукольные разноцветные домики утопали в розах и в какой-то невиданной зелени. Пойдя по этому «раю», увидели пожилых немцев и немок — владельцев домиков. Те стали дарить цветы. Были еще несколько раз в «раю», но потом свалилось много работы, а когда пошли в следующий раз — все было снесено. Лаяли собаки. В этом «раю» устроили собачий питомник…

По обилию пород кустов и деревьев не было города, равного Кенигсбергу. Но наши плохо распорядились богатством, совсем не следили. Считали — не до того. Вместо того, чтобы сохранить то, что досталось по праву победителей, продолжали разрушать. Так было и с Королевским замком, на месте которого воздвигнут, как уже говорила, монстр, так было и со многими другими зданиями. Приказывали: убрать скульптурные украшения бывшего немецкого оформления; заменить архитектурными решениями советского содержания. И убирали древнюю красоту и ляпали, ляпали, ляпали…

Возвращаясь домой, проехали мимо православного собора. Построили рядом с площадью Победы — как раз за памятником Владимиру Ильичу. Не знаю, был бы доволен вождь мирового пролетариата… Вообще калининградская православная община была зарегистрирована лишь в восемьдесят пятом, в сороковую годовщину области, и угнездилась в бывшей кирхе Юдиттен — одном из самых древних памятников архитектуры. А в старом Кенигсберге было более двадцати музеев и галерей. Теперь их лишь несколько.

Уже на подъезде к дому почему-то вспоминаем приезд в Калининград Хрущева и связанную с этим нервотрепку. Никита Сергеевич приезжал в город вместе с Кадаром. Янош Кадар возглавлял в шестидесятые Венгрию. По поводу их приезда обком распорядился скорехонько выпустить брошюру. Боря Штерн, фотограф из «Калининградки», расстарался, сделал хорошие снимки. Брошюру отпечатали на мелованной бумаге — тогда это делали только в особых случаях. И… о, ужас! В фамилии «Кадар» вместо второго «а» напечатали «о». Кто пропустил, кто прошляпил, установить было невозможно: брошюру в спешке делали всем «колхозом», то есть всем издательством. В клубе «Калининградки», расставив столы, сутки не вылезая, подтискивали отлитыми литерами вместо «о» «а». Тираж был тридцать тысяч…

Вечером, за чаем, видимо, в продолжении путешествия заводим разговор о янтаре.

— Кать, — говорю я, — а ведь все началось с монаршей прихоти Фридриха I. Он задумал построить большой Королевский дворец в Берлине. А у зодчего Шлютера возникла идея использовать в отделке дворцовых комнат янтарь. Работы начались, продолжились, но после смерти короля прекратились, однако слухи о необычайном янтарном кабинете дошли до Петра I, и через какое-то время восемнадцать ящиков с янтарем были доставлены сначала в Кенигсберг, потом в Мемель и Ригу, затем в Петербург, а уж после в Царское село, в Большой дворец. Там янтарная комната и находилась до начала Второй мировой.