Дженнифер Кауфман - Любовница Фрейда

A несколько дней спустя, пока Минна вымучивала ответ сестре, действительно пришла открытка от Эдварда.

Вена, 26 февраля 1896 года

Дорогая Минна!

Ваша сестрица Марта любезно сообщила мне ваш адрес. Какая удача, что вы во Франкфурте! В будущем месяце я собираюсь в те края на ежегодную распродажу английских скаковых в Нидерраде, это всего пару километров южнее города, он построен по образцу одного из парижских клубов: башенки, цитадели и тому подобное, а рядом — очаровательный ресторанчик. Надеюсь, вы сможете присоединиться ко мне.

Минна, дорогая, возможно, я не уделил достаточного внимания вашей страсти к путешествиям, когда мы виделись в последний раз. Меня восхищает ваш непоседливый дух, и я очень надеюсь снова увидеться с вами.

Эдвард.

Минна небрежно бросила открытку в ящик, где она исчезла среди вороха бумаг, и вспомнила, как Марта ей все уши о нем прожужжала. Сестра права. Эдвард — блестящая партия. Но ее мысли были в таком беспорядке, что она едва ли могла ему ответить.

Минна спустилась в общую комнату и застала там сестер за чтением присланной с нарочным записки от их близкого друга Жюльена Барне — консультанта по декоративно-прикладному искусству. Какое-то время он находился за границей, но возвращался домой уже сегодня к вечеру. В ознаменование его приезда они решили закатить завтрашним вечером импровизированный званый обед a huit heures sonnantes [24] С восьмым ударом часов ( фр. ). . Повар, кухонная обслуга и горничные получили надлежащие инструкции. Скреблись каминные решетки, мебель выбивалась и полировалась до блеска. Минну отправили за свечами, цветами, фруктами в сахаре, солеными орешками, шампанским и пикантными закусками. Теперь хоть в доме можно будет согреться изнутри и снаружи.

А завтра вечером, с восьмым ударом часов явился почетный гость. Его встретил теплый, ярко освещенный дом, наполненный белыми розами — само воплощение изобилия. Сестры рассказывали Минне, что у Жюльена безупречный вкус и придирчивое око, так что прислуге велели спрятать простецкие пледы и шали, которые сестры вечно разбрасывали, и те валялись, словно обиженные собачки, на диванах и креслах.

— Cher [25] Милый ( фр. ). Жюльен. Как мы скучали! — в унисон пропели сестры.

— Мои самые восхитительные клиентки, — ответил он мягким, проникновенным тоном, отдавая шелковый цилиндр, трость с серебряным набалдашником и шерстяную накидку лакею и бросив томный взгляд на Минну, стоявшую в передней. Он одарил лучезарной улыбкой двух женщин, глядевших на него с обожанием, и картинно приложился губами к ручке каждой из них.

Минна внимательно смотрела на этого длинного и прямого, как шест, человека. Он отличался призрачной восковой бледностью, у него были высокие скулы и безупречные волосы, зачесанные назад. Ладони оказались мягкими и по-женски пухлыми, на левом мизинце красовался объемистый сапфир. Они переступили порог гостиной и расселись среди никчемных безделушек и затхлых бутыльков с ароматными притирками.

— Ваш дом, как всегда, очарователен, — произнес Жюльен, оглядывая помещение. — У вас обеих отменнейший вкус.

«О да, если ты любитель покойницких», — подумала Минна.

Компания собралась небольшая и состояла из двенадцати гостей, большинство были знакомы друг с другом, этакая смесь из государственных чиновников, молодых и хорошеньких светских львиц и двоих профессоров неприступного вида. Это были люди, которых редко кто любит, но они оказываются кстати на званых обедах. Минна поразилась умению сестер собрать их, несмотря на то, что гости только и делали, что травили бесконечные байки о своих столетней давности европейских похождениях или скандалах.

— Это напомнило мне «Всемирную выставку» в Чикаго, — промолвил профессор Вертхайм, дальний кузен сестер Кассель.

— Я читал, что президент Кливленд нажал кнопку, и над ярмарочными площадями загорелись сразу сотни лампочек, — произнес герр Бар, бывший министр парламента, который приехал в сопровождении жгучей брюнетки. Белла впоследствии охарактеризовала ее, как jeune femme fatale [26] Молодая роковая женщина ( фр. ). .

— Это правда… Я полностью перестраиваю свой дом.

— Как провели отпуск?

— Прекрасно. И надолго вы в Париж?

— Я слышала, город наводнили американцами.

— Бегите от них, как от чумы.

— Кстати, о чуме… Слышали о «деле Дрейфуса»? Бедняга, новости из Парижа с каждым днем все хуже, — сказал Вертхайм.

Казалось, он обладал информацией насчет «дела Дрейфуса» — одной из самых скандальных новостей, которые, словно эпидемия чумы или оспы, расползались по всей Европе. Его наиболее прогрессивные друзья открыто выступили в защиту артиллерийского офицера-еврея, капитана Альфреда Дрейфуса. Он обвинялся французским правительством в государственной измене — шпионаже в пользу Германии.

— Подумать только, цивилизованная нация — и как себя ведет! Публично разжаловали, сорвали все медали, — прибавила мадам Вертхайм, наблюдая, как ее супруг поглощает одну за другой несколько порций грюйера [27] Традиционный швейцарский сыр, производимый в округе Грюйер. с ветчиной, стоявших на серебряном подносе. — Несчастная душа, теперь он прикован к койке на Чертовом острове и остается при уме и твердой памяти, видимо, только благодаря чтению Толстого и Шекспира.

Минна сдержалась, чтобы не высказать свое мнение, что все это дело — сплошная судебная ошибка. Доказательства были заведомо подложные. Кроме того, он был единственным евреем в Генеральном штабе… И вот вам пожалуйста.

После приема Минна вернулась к себе наверх и металась по комнате, как тигрица в клетке. Ей хотелось пробраться по задней лестнице в опустевшую гостиную и выпить украдкой бокал вина. Но там стоял такой собачий холод, что она отказалась от этой затеи. Пришлось сосредоточиться на неотложной проблеме. Что она может ответить Марте? Хватит откладывать дело в долгий ящик. Хоть бы сестры проспали до утра. Они вели себя, как непоседливые малые детишки, ночами куролесили, требуя от нее то бутылку с горячей водой, то чашку чая. То подай им еще одно одеяло, то сбегай на чердак за подушкой, а то — еще хуже — выйди на улицу и заставь соседскую собаку прекратить лай. Мысль, что в два часа ночи снова раздастся стук в дверь ее комнаты, была для Минны просто невыносима.

Она зажгла свечу на своем письменном столе, вынула из вализы листок бумаги и принялась набрасывать первый из многих черновиков будущего письма. Мысли прыгали с пятого на десятое: то она думала о том, как она одинока здесь, как растеряна и сбита с толку, а потом признавалась себе, что ужасно скучает по детям, по их причудам, по ссорам, по все возрастающей власти над ней.