Магомед Абдулкаримович - Переосмысление

— Айша, развяжи Джасима. Абдулла, пригласи сюда свою жену, которая стоит во дворе и ждет тебя. Не сделаешь этого — твои друзья и их дети пострадают, — сказал Эсам спокойным голосом. Его приказание было исполнено.

Теперь он совсем не казался ссутуленным, уставшим 75-летним стариком с потухшим взглядом, как когда-то. В его глазах появился одичалый блеск, под скулами вспухли желваки, на висках и лбу появились бисеринки пота, ладонь еще крепче сжала рукоять пистолета. Мускулистая фигура внешне делала его чуть ли не вполовину моложе реальных лет, отблески очага на опутанном морщинами сухощавом смуглом лице заиграли румянцем.

Сейчас перед пленниками стоял уже не рассудительный, мудрый и ироничный старик, а тот самый Эсам, герой войны, человек, видевший сотни смертей. Сейчас, когда он, словно литой из камня, стоял перед своими гостями, а его одичалые глаза медленно оглядывали их, воздух в комнате стал густым и жарким. Тишина была настолько звонкой, что казалось, слышно, как в палисаднике падают на землю сухие лепестки отцветающих роз.

Эсам ходил по комнате, перед ним сидели Айша, Джасим, Абдулла и его жена.

— Почему вы здесь? — нарушил тишину Эсам, обращаясь к ним, — куда вы бежите? Считаете, что в этой бессмысленной и выматывающей войне должны гибнуть другие, а вы должны жить? Значит, вы все благословенные Богом, заслуживаете счастья и благополучия, а те, кто сейчас сражается и умирает за свою страну, должны гнить в земле?

Эсам медленно повернул голову, вперив взгляд в Джасима.

— Друг мой, почему ты молчишь? Помнится, когда-то ты с таким вдохновением рассказывал мне про свои незыблемые принципы миропонимания. Ведь это ты говорил, что человек должен быть свободным и должен уметь защищать эту свободу для себя и своей семьи. Говорил, что духовная слабость для мужчины достойна всякого осуждения. Помнишь? До войны ты приезжал к нам. Сидел за этим столом. Разговаривал с моими детьми. Говорил, что не все решается политиками, что каждый человек решает свою судьбу сам. Теперь ты бежишь. Куда и зачем, скажи мне? Разве ты не должен сейчас быть с народом?

— Нехорошо, друзья мои, — со смешком продолжил Эсам, — вы думаете, я сошел с ума? Нет, я не дурак и не идиот.

Минуту он молчал, плотно сжав губы, потом отодвинул свой стул от стола на пару метров и уселся на него лицом к своим пленникам.

— Наверное, сидящие здесь мужчины всерьез думают, что могут защитить своих близких — от меня, от этой войны, от тяжестей этого мира…

Эсам, казалось, немного успокоился, обвел всех взглядом, и негромко продолжил:

— Мы все скоты. Каждый из нас думает только о себе. В человеческой природе нет более сильного инстинкта, чем инстинкт выживания. Мы привыкли прикрываться высокими словами о чести, о любви к ближнему своему, а на самом деле считаем только свою жизнь самой дорогой на свете, и ничья другая жизнь не стоит столько же, сколько наша.

В комнате по-прежнему стояла тишина, поэтому, когда голос Эсама умолк, ее нарушало только потрескивание догорающих углей в очаге. Он, не вставая, протянул руку к аккуратно сложенным в стопку дровам, взял полено и бросил в огонь, потом еще несколько.

— На войне я всегда думал о будущем, — неожиданно мирно и задумчиво начал говорить Эсам, — когда был молодым, думал, как буду воспитывать своих детей, учить их жить по совести. Когда стал старше — думал о том, как буду нянчить своих внуков, потом правнуков. Но война все не кончалась. Она шла и шла, день за днем, год за годом; она стала мне ненавистна. Мне стали ненавистны лозунги, которые я отстаивал, стали ненавистны люди. Вот что самое страшное. Прожив на войне десятилетия, я понял, какие люди подлые твари. Ни разу, понимаете, ни одного раза, когда мы попадали в экстремальную ситуацию, когда наступал момент истины для божьих заповедей — я не видел проявления мужества, проявления тех качеств, о которых мы читали в книгах или видели в фильмах. Всякий раз в трудную минуту я видел, как каждый из нас хотел жить, так хотел, что отдал бы за свою жизнь все жизни однополчан, друзей и родственников, вместе взятых. Не лучше других оказался и я. Сначала мне казалось, что, потеряв сына, я даже не оплакивал его потому, что выполнял свой долг. На самом деле — просто меня в глубине души устраивал тот факт, что я жив. От этого мне было комфортно. Я списывал все на войну. Этим я оправдывал свое равнодушное отношение к чужим несчастьям.

Кажущийся разумным монолог периодически сбивался, Эсам говорил то громче, то тише, речь его была похожа то на бред, то на бормотание пьяного человека, хотя Эсам, вопреки Корану, любил пропустить на отдыхе рюмку хорошего алкоголя, сейчас он был абсолютно трезв, но уж точно не совсем психически здоров. К такому выводу пришел Джасим, слушая хозяина дома. Чувство смертельной опасности непроизвольно подбиралось к самому его сердцу.

— Мне нужно было вернуться и защитить семью, но я не сделал этого. Теперь мне кажется, что я знаю, почему не вернулся тогда, — продолжал Эсам, — этого мне не позволил сделать мой эгоизм, поставивший мифический мир в стране выше жизни моих близких. Что в итоге? Война продолжается, несмотря на принесенную мной жертву. Получается, что я предал своих родных, получается, что я сам убил их там, когда убивал и рвал на части боевиков. Имею ли я право жить после этого? Наверное, нет. Но ведь я живу! А ведь вы все не лучше меня! Вы такая же мразь с дешевыми лживыми идеалами, которая предаст любого ради права коптить небо до тех пор, пока Всевышний сам не призовет вас к себе.

После короткой паузы Эсам с трудом, хрипло, выдавил:

— Однажды я был пленен с несколькими солдатами. Тогда мне предложили сохранить жизнь в обмен на жизни трех моих подчиненных. И я сохранил себе жизнь. Я никогда и никому не говорил этого, но у меня в душе есть и такие вещи, о которых рассказывают только на исповеди. Война открывает в человеке только плохие его качества, мне так кажется; нет в ней красоты, нет в ней доблести.

Джасим шевельнулся, скрипнул стул. Эсам мгновенно вскочил, как молодой, обежал стол, вскинув на ходу пистолет, и приставил его ствол к виску Джасима.

— Сколько стоит твоя жизнь? — заорал он, — сколько, я спрашиваю? Она дороже миллионов детей, раздавленных войной? Она дороже?! Почему ты спасаешь себя, когда настоящие патриоты пытаются спасти страну? Ведь ты спасаешь себя, а делаешь вид, что спасаешь семью. Твоя жизнь для тебя важнее жизни твоей жены, твоих детей. Ты… согласен со мной?! Согласен?! Отвечай, — истерично кричал Эсам, — ты хочешь убежать отсюда в Америку к брату только потому, что сам не хочешь умирать?

Джасим скосил глаза на пистолет; казалось, еще мгновение, и палец старика на спусковом крючке дрогнет и раздастся выстрел.