Степан Калита - Сполохи детства

— Спасибо, — пролепетала она.

— Не за что.

Хотя было — за что. Я потом еще долго думал об этой истории. Бабулька эта так и жила в своей маленькой квартирке с моим котом многие годы. И мне кажется, живет до сих пор. Хоть это и выглядит невероятным. Ей было, наверное, под восемьдесят. Но некоторые пожилые люди, это удивительно, но факт, раз и навсегда засыхают в одном возрасте — и сохраняют себя такими же десятилетиями. Словно мумифицируются. У меня не было на нее никакой обиды. То, что я не злюсь на нее, тогда мне показалось странным. «Она же украла у меня кота, — сказал я себе. И ответил тут же: — Ну и ладно. Ей нужнее». А без этого кота, как знать, сколько бы она прожила?

В одиночестве нет ничего страшного, если его есть с кем разделить. Ироничный парафраз, где под господом богом подразумеваются твари наши меньшие. Но тот, кто говорит, что старость — это благо, просто лжец или дурак. И все же, вот что удивительно. Мне случалось встречать людей, которые искренне говорили, что не хотят жить — и все они были очень молодыми людьми. И я никогда не встречал ни одного старика, который готов был бы покончить жизнь самоубийством. Наверное, с возрастом приходит не только мудрость, но и осознание, какой великой ценностью является жизнь.

Некоторые дети, наделенные пытливым умом и воображением, страдают мучительным любопытством. Запертая дверца для них — пыточный инструмент, испанский сапожок для воображения. За дверцей, мнится им, заключено нечто удивительное, то, что они непременно должны увидеть, пощупать, узнать… Ключ проворачивался в замке секретера, и неведомые сокровища оказывались для меня недосягаемы. Впрочем, родители были весьма небрежны, когда прятали ключ, не подозревая, насколько он для меня важен. И потому я через некоторое время нашел в их шкафчиках альбом с порнографическими картинками, отцовскую переписку с какой-то актрисой, скрученную бечевкой, и многое-многое другое, а также некоторые важные документы, приоткрывающую завесу над их личной (очень меня взволновавшей) жизнью до моего появления на свет. В частности, я выяснил, что у меня мог бы быть старший брат, но мама в свое время сделала аборт. Это открытие вызвало у меня шок. Я пока не имел понятия о таких сложных вещах, и потому аборт представлялся мне просто убийством еще не явившегося на свет человека, живущего в животе… Причины содеянного мне неизвестны до сих пор. Впрочем, для некоторых аборт столь обыденная вещь, что они не видят в ней ничего предосудительного и стоящего упоминания. Как бы то ни было, а мой неродившийся брат обозначился и стал с тех пор наблюдать за мной с небес. В отличие от меня нагрешить в этой жизни он не успел, так что точно попал на небеса…

Отцовской актрисе лет было очень и очень немало. Так мне показалось тогда — когда тебе десять, тридцатилетние — глубокие старцы. И все же, она производила впечатление — в один из конвертов вложено было фото. Мне показалось, я понял отца — в его влечении к этой немолодой женщине. Я читал их переписку увлеченно, как эпистолярный роман. Распечатывал письмо за письмом — и удивлялся, сколько романтичной чепухи, оказывается, разлито в душе этого всегда очень сухого сдержанного человека. Когда-то, еще до встречи с моей матерью, в отце пылали нешуточные страсти. Но, как это часто бывает, и темперамент здесь ни при чем, буря пылкой юности всегда сменяется штилем спокойной зрелости. Мать тоже была старше отца. И дала ему то, чего ему так не хватало — возможность ощутить себя настоящим мужчиной, и добиться многого, благодаря ее постоянной поддержке.

Просмотрев, я аккуратно связал письма бечевкой и убрал на то же место, откуда взял. Я всегда действовал очень четко, соблюдая идеальный порядок, чтобы не дай бог никто не догадался, что я забирался в родительские вещи, рассматривал их, изучал. В эти минуты я ощущал их запах. Тому, кто не испытывал подобных чувств, наверное, сложно будет меня понять. Но на всех осязаемых мною предметах ощущался аромат родных людей, и потому я бережно трогал их, гладил и рассматривал с любовью, проникал в их суть — и лучше таким образом узнавал отца и мать…

Когда через многие годы, за границей, я спустился на первый этаж их большого дома и зашел в их ванную на первом этаже, куда раньше никогда не заглядывал, я наткнулся на множество мелких предметов, составлявших их уютный мирок, и вдруг почувствовал тот самый аромат, совсем как в детстве… Это было столь волнующее чувство, что я выбежал вон, и потом долго не мог прийти в себя, ощущая что-то вроде головокружения от столь близкого соприкосновения с минувшим…

Однажды мое любовное исследование чужого пространства едва не закончилось нагоняем. Я вынул из шкафа отцовский фотоувеличитель и принялся с увлечением разбирать. Спохватился, когда понял, что снова собрать прибор, пожалуй, не смогу. У меня заняло три часа приладить на место все детали. Но огромная линза, которую я выкрутил, никак не желала идти по резьбе. И в конце концов резьбу я сорвал. Этой линзой регулировался размер снимка, так что она была одной из самых значимых частей увеличителя. Времени больше не было — и я поспешно сунул увеличитель в шкаф, прикрыл тряпкой… Месяца два потом я со страхом ждал, что отец обнаружит поломку, и мне влетит. Но он решил, что сам случайно сорвал резьбу, на меня не пала даже тень подозрений. Глядя, как отец мучительно пытается прикрутить линзу и чертыхается, я ощутил острый укол совести, и поспешил спрятаться в свою комнату…

Порнографические картинки в отцовской коллекции были очень разноплановыми. Некоторые, я думаю, отец печатал сам. Другие где-то приобретал. Там были фотографии обнаженных большегрудых женщин и рисунки. Один мне особенно запомнился. Молодые мужчины и женщины, голые, но в шлемах для игры в американский футбол, бегут по полю, хватая друг дружку за разные интимные части тела. Впечатляющая картинка. Мне представилось, что я один из этих футболистов, и девичья ладошка сжимает мой напряженный член. От этой мысли член у меня на самом деле встал… Я всерьез подумывал, не стащить ли мне эту картинку, но возобладал здравый смысл…

Мой одноклассник Шмакс как-то раз притащил в школу аналогичные картинки своего отца. На переменке их растащили, передавая из рук в руки. И одна неведомым образом попала к директору. Подозреваю, ее отнес директору кто-нибудь из отличников, среди них первостатейных стукачей было немало. Правда, сами они себя считали первоклассными сексотами школьной администрации. Неприятности были не только у Шмакса, но и у его папаши. Шмаков-старший работал мастером цеха на заводе. Туда сообщили, что он держит дома порнографические картинки и, несмотря на понимание, которое, уверен, продемонстрировал сугубо мужской коллектив, папашу Шмакса лишили то ли премии, то ли тринадцатой зарплаты. По этому поводу он ходил неделю пьяный и злой и регулярно порол сына армейским ремнем — Шмакс жаловался нам на свою нелегкую судьбу.