Мила Иванцова - Живые книги

— Нет. Я не хапуга, дважды за одну работу не беру! — гордо сказал дворник.

Амалия взяла пакет, и сердце ее забилось в предвкушении того, во что даже боялась поверить. Она поблагодарила Семена и быстро скрылась за дверью квартиры, чуть не придавив при этом Сильву, которая выходила посмотреть, что происходит.

Села на кровать. Положила перед собою пакет.

Гипнотизировала его взглядом.

«Господи! Пусть это будет то, о чем я думаю!»

Сердце билось в груди, в горле и в висках одновременно.

Разорвала обертку.

Два паспорта упали на кровать.

Украинский и зарубежный.

Руки ее задрожали, а перед глазами все поплыло.

Чудо?

Чудо, ценой в пять тысяч долларов?

Но могло и этого не быть.

Правда, что это меняет?…

Вспомнился вчерашний вечер. В минуту ее полного отчаяния откуда-то появилась Женька, ругала, пугала, плакала вместе с ней, пила коньяк, снова плакала, делала маникюр, заказала пиццу, кормила ее и кошку, снова говорила, пугала, уговаривала, убеждала, обнимала, смешила, давила на жалость, наконец пошла домой с ее рапиской о том, что в ближайшую неделю не покончит с собой, и взяла обещание, что до обеда следующего дня Амалия придет к ней в парикмахерскую делать новую прическу. Потому что это, мол, лечит женщин от депрессии. А перед тем купит новую мобилку… Дурдом! Но она пообещала.

Кроме того, в этом водовороте слов, слез и эмоций Амалия призналась Женьке в том, что никакая она не писательница, это просто было поводом приходить слушать чужие истории. Сказала не долго думая… А почему нет? Для писательницы мотив вполне приемлемый и понятный. А может, эта «писательница» выпрыгнула из подсознания, потому что несколько лет ей пришлось работать в библиотеке, подержать в руках немало книг, даже увидеть нескольких писателей вживую, когда те приходили на встречи с читателями… Собственно, кому это могло навредить? Разве что было неловко, когда люди рассказывали ей что-то важное для них, надеясь, что делают вклад в будущий роман, думая, что капелька их жизни станет литературой. Значит, она их обманывала. А некоторые истории действительно не помешало бы увековечить, один только рассказ Кристин о ее бабушке чего стоит! Да и другие — чем не книги? Или хотя бы главы из них? Но она, выходит, поглощала чужие исповеди сама, принимала их «для внутреннего употребления». И поэтому все же обманывала ожидания людей. И ей вдруг стало стыдно, когда Женька гладила ее по голове и уговаривала, что жизнь иногда сбивает с ног, но это тоже «материал» для новых романов… Тогда и призналась. А девушка, вроде, не очень и удивилась. Сказала, что это даже хорошо.

Почему это хорошо? Чем может быть хорошо, что она не писательница, а просто никто? Но — проехали. Призналась, сбросила маску. Исповедалась.

А вот о паспортах они вчера напрочь забыли. Нормальный сознательный человек прежде всего шел бы в милицию заявить об ограблении и потере документов. Но не Амалия. Вчера ей вообще было наплевать на удостоверения личности.

Ей захотелось сообщить об утреннем сюрпризе своей удивительной новой подруге, но у нее все еще не было мобильного. Бумажка с записанным от руки Женькиным номером лежала на кухонном столе. Амалия внимательно прошлась взглядом по цифрам и осознала, что заканчивается номер на «911» — телефон службы спасения в США.

— Ничего себе! — прошептала она.

Не сказать, что со вчерашнего дня у нее прибавилось оптимизма и появились новые мотивы жить дальше, но… По крайней мере одному человеку в этом мире она уже была небезразлична.

«Что ж, неделю так неделю! Собственно, собиралась же я еще сколько-нибудь прожить в Греции… Что-то еще осталось на моем счете в банке. И на это можно какое-то время скромно существовать здесь. Если не скромно — то меньше. Какая разница, сколько существовать, когда не знаешь зачем? Что ж… пусть будет неделя, раз пообещала. Соберусь с силами и… буду жить, как до этого. Поиграю в игру, будто я все еще готовлюсь к поездке. А потом поеду… корабликом туда-сюда по Днепру. — Женщина невесело улыбнулась. — Собственно, разве важно, куда именно ехать, если в один конец?»

Искусные руки мастера кружили над ее головой, щелкали ножницы, поскрипывали под ними волосы, хотя сначала на вопрос «Что будем делать?» Амалия только пожала плечами. Но Женька, которая подвела ее к мастерице и усадила в кресло, отреагировала мгновенно:

— Ирочка, нам что-нибудь такое… Для настроения! — И девушка сделала над головой неопределенный, но энергичный жест.

— А! Кураж? — закивала мастерица. — Запросто!

— Courage? [18] Буквально — смелость (фр.). — удивленно переспросила Амалия, понимая первичное значение этого слова.

— Ну да! Так, чтобы «грудь колесом, море по колено и все мужики наши»! — засмеялась стройная, но грудастая мастерица. — Щас сделаем!

— Ну, все — это много, Ирочка, нам достаточно двух-трех! — подмигнула Женька, а «модель» несколько встревожилась от такого энтузиазма, но мысленно «махнула рукой» и расслабилась.

Она не разглядывала эту скромную маленькую парикмахерскую спального района, весьма отличавшуюся от тех, к которым привыкла за последние годы, не наблюдала в зеркало за процессом своего перевоплощения, не смотрела, как падали на пол отрезанные частицы ее… Мысли ворочались в голове, как в киселе, но вдруг от соседнего кресла до нее долетели обрывки разговора:

— Ну, как там, Тань, в Крыму? Уже, наверное, совсем лето?

— Да, уже давно тепло, хоть и не жарко, как летом. Ты же знаешь, это для меня единственная возможность побыть среди людей, немного изменить свою жизнь, хотя бы вырваться из дому, я там чуманею…

— Понимаю, трудно тебе, и как ты выдерживаешь?…

— А что делать? Что делать?! Уже семь лет… Сначала я ревела и ревела в отчаянии, думала, не хватит моих сил, но кто, если не я?

Амалия прислушалась и поискала в зеркале тех, кто разговаривал у нее за спиной, но мастерица ходила за ее головой и закрывала собой в отражении зеркала то, что было за спиной.

— Тань, ты держись, говорят, Господь выше человеческих сил испытаний не посылает… Ты и так какая молодец, видишь, все-таки есть результат — он же развивается, не брошен на произвол судьбы, передвигается уже, хоть и с твоей помощью, и все понимает…

— Да, он умный, знаешь, мы его в школу возим раз в неделю, там с ним занимаются, и дважды в неделю к нам приходит учительница, ему нравится. В школе других детишек видит, вчера хвастался им новыми часами, полученными на день рождения.

— Часы? Ух ты, какой прогресс!

— А то! Он уже буквы хорошо знает, пробует читать, считает. У нас тоже есть свои маленькие радости. И логопед там с ним работает. Плюс психолог, специализирующийся на таких детках, но это больше для меня, чтоб я понимала, как мне с ним обращаться в каких ситуациях, как стимулировать к самостоятельным движениям, потому что так трудно бывает… Особенно здесь, в большом городе, где все бегут, потому что они здоровы, а такие вот — попрятались по квартирам и не высовываются, и кажется, что их вовсе нет, и нет проблемы. Я когда гуляю с ним там, в курортном городке, где специализированные санатории, люди реагируют адекватно, там таких много, никто не прячется. Там легче. А здесь — вытаращат глаза, разинут рты и выкручивают шею, оглядываются: что ж это такое движется?! Какие-то дикие люди… Но он ничем не отличается от других, здоровых! Ему хочется играть в футбол, как всем мальчишкам, иметь крутой трек с машинками… Он ЧЕЛОВЕК, только движется не так хорошо и говорит не так быстро и многословно… Надо только захотеть увидеть и понять. Но проще не видеть. Поэтому так трудно бывает, так горько… Будто весь мир отвернулся.