Виктор Ремизов - Воля вольная

Дед, как чувствовал — на другой год надорвался, поднимая телегу с мешками, и за неделю помер — это была их единственная охота вместе.

Степан, высматривая глухаря, щурился против солнца в прозрачные кроны лиственниц, местами снега было немного под ногами, листва замерзшая шуршала, и он двигался осторожно. Карам, увидев хозяина, залился громче, сделал кружок вокруг группы лиственниц и вскочил лапами на одну из них. Петух был за стволом, с одной стороны голова торчала, с другой — черный хвост поленцем вниз. Степан прислонился к дереву и подвел мушку в основание шеи.

Выстрел прозвучал глухо, а чуть спустя, громким эхом отозвался на соседней горе. Большая птица, даже не расправив крылья, тяжелым кулем валилась вниз. Карам сунулся решительно, поддел пару раз носом и безразлично отбежал в сторону.

Степан взял петуха за шею и пошел к рюкзаку. Уселся на лесину, взрезал, снял шкурку вместе с перьями, выпотрошил и, отрубив ножом голову и лапы, сунул тушку в пакет, остальное в другой с подтухшей привадой. Хороший, не старый петух, — подумал, надевая рюкзак. — Брусникой еще пахнет.

Дятел подлетел, вцепился в трех метрах от них в березу у самой земли, быстро переложив голову с боку на бок, прицелился уже, видно… Карам не выдержал, посунулся к нему, птица сорвалась с резким криком. Пес проводил его взглядом, обнюхал дерево и на всякий случай писнул.

Вскоре тропа полезла вверх. Шлось хорошо, в обе стороны от тропинки тайга хорошо просматривалась. Взгляд притягивался к уцелевшим во время пожаров высоким, обгорелым по низу, толстым лиственницам, с древними следами сбора ж и вицы [15] Ж и вица — смолистый сок хвойных деревьев. . Кроны на них почти не было, и это давало рост молодым, тонконогим, с легкой вязью веточек деревьям. Их было много. На некоторых еще висели рыжие остатки хвои. Бело и чисто было в лесу, будто прибрано и подметено, будто ждали его здесь, и от этого теплее становилось на душе.

Буранный путик вдоль склона наискось пересек тропу. Степан остановился, глянул нетронутую следами буранную просеку, рюкзак повесил на сук, достал из наружного кармана глухариное крыло и пошел влево, там недалеко висел капкан. Собачий лай остановил — Карам ревел азартно метров триста, не дальше, на месте крутился. Степан сунул крыло в карман и быстро пошел на голос. Ай-яй-яй-яй-ай, — захлебывался кобель. Временами лай обрывался, но потом снова несся по тайге отчаянный и злой собачий плач.

Карам метался по толстой и длинной валежине лиственя, соболь был внутри. Степан сбросил рюкзак, достал топор, сетку. Набросил ее на выход в комле, затянул, заглянул внутрь. Карам, прислушиваясь, бегал туда-сюда по стволу, замирал, слушая зверька. Степан прошел вдоль, дупел было несколько, он заколотил их сучками, оставив один ближе к середине.

Достал бересту из рюкзака. Наломал сухих сучьев, сложил возле дупла. Стал разжигать, побуревшими от мороза руками прикрывал бересту, подкладывал сучочки. Занялось, подождал, пока разгорится лучше, взял все варежкой и затолкал в дырку, дым потянуло внутрь ствола. Карам, прислушиваясь, тихо бежал от вершины к комлю и вдруг метнулся вперед с коротким яростным лаем, вцепился в сетку, закрывавшую вход. Зверек, злобно шикнув, вырвался и ушел обратно в пустоту дерева. Пес тряс головой, освобождая пасть от сетки.

Выслушивая зверька, Степан шел вдоль дерева, постукивая топором. Сетку поправлять. Потом снял суконку и взялся за топор. Пополам решил разваливать. Карам с другой стороны валежины бегал с озабоченным видом, но вдруг перепрыгнув дерево, сунулся носом в снег и, молча, стремглав кинулся в сторону. Замелькал между деревьями. Соболь уходил, оставляя кровь на снегу. Вскоре впереди раздались звуки короткой и неравной битвы, деловитый рык пса… Степан подбежал, зверек лежал задавленный. Карам рядом бегал.

Степан здорово вспотел, Карам, видно, тоже — валялся по снегу, терся окровавленной мордой. Поторапливаясь, свернул шкурку и сунул в тот же наружный карман рюкзака, где уже лежала одна.

На перевал забрались. Отсюда озера не видно было, он прошел низкими, ползучими стланиками ровную верхнюю площадку и начал спускаться. Карам временами возникал впереди на тропе, бросал деловой собачий взгляд и исчезал снова.

Через полкилометра вода голубовато заблестела внизу меж деревьев, Степан присел над обрывом, закурил. Думая о чем-то, глядел на далекие снежные пики за озером. Первобытная тишина стояла в долине. Он бросил окурок под ноги, растер по привычке в пыль и снова пустился вниз.

Кедровка увидела, взлетела озабоченно на макушку сухой листвяшки и разоралась на весь распадок. Степан прошел пару поворотов среди больших, размером с дома, обломков скал и, вздрогнув, совсем рядом услышал Карама. Замер. Карам лаял азартно, как по медведю, но не грубо и зло, а с мелким отчаянным подвизгиванием… Лай внезапно оборвался. Степан нахмурился нечаянному страху, снял карабин с плеча, постоял, прислушиваясь, потом аккуратно выглянул из-за скалы. Карам лез по упавшей на склон нетолстой березе. Как канатоходец шел. Степан крякнул с досады. Пес глянул на хозяина, не удержался и шмякнулся вниз в темные лопухи бадана. На листвяшке, на ее тонкой макушке притулилась белочка. Молоденькая, не вылинявшая, как следует.

Степан надел карабин на плечо и снова двинулся вниз по тропе. Карам нервно качнул хвостом, и взлетел вверх по заросшему мхом склону, откуда до белки было не больше метра, взвыл отчаянно, готовый прыгнуть, приплясывая и оскальзываясь.

Стали попадаться первые елочки, сначала они непривычно выделялись среди голых лиственниц, но вскоре уже тропа втянулась в густой ельник. Под ногами пружинила вековая хвойная подстилка, длинные и широкие ветви цеплялись за одежду. Под любым деревом можно было надежно укрыться.

Елка нигде не росла в их краях. Слишком северно и сурово было, а здесь, из-за горячих источников, не просто росла, а и выглядела очень здоровой. Наверное поэтому и озеро называлось Еловым.

Степан пересек большую поляну с высокой травой и спустился к воде. Отсюда, с северной оконечности открывался самый красивый вид. Озеро лежало в узкой долине с крутыми лесистыми склонами. На юге, откуда впадала Теплая, поднимались островерхие заснеженные вершины Джуг-джура.

Карам уже сидел возле их старого костровища, присыпанного снегом. Степан повесил рюкзак на сук и полез в горку, в ельник, нашел свой лабазок, где хранились чайник, ведро, топор, ножовка… Взял, что надо было, и вышел на озеро. Постоял, осторожно пробуя лед, присел, ударил обухом по льду. «Бо-о-у-у-ум!!!» — разнеслось просторно. Еще ударил: «Бо-о-у-у-ум!!! Бо-о-у-у-ум!!!» — громкое, глубокое эхо неслось по долине.