Макс фон дер Грюн - Лавина

— А кто убил Хайнриха Бёмера и повесил его на колокольне? Тебя это вообще не интересует?

— Почему же. Но это дело полиции, а не твое.

Газеты на сей раз оказались правы, когда писали, что у нас самая холодная весна за последние пятьдесят лет. Каждое утро мне приходилось все выше поднимать регулятор отопления, кошка не слезала с теплой мраморной скамейки под большим окном в гостиной, зевала от скуки и щурилась под редкими лучами солнца, первые ласточки задержались в пути. Соседи орудовали что было сил граблями и лопатами, так как по календарю работа в саду должна была уже закончиться. Их недовольные лица подавляли во мне искушение тоже выйти в сад.

30 марта, в пятницу, около полудня я зашел в редакцию газеты "ВАЦ" и встретил в коридоре редактора. Он подошел ко мне, всплеснув руками, и с бьющим через край дружелюбием закричал во всеуслышание:

— Вот это да, господин Вольф! Какой блеск в нашей хижине! Ведь вы стали персоной — как это прекрасно, да еще в вашем возрасте! Жаль только, что мы теряем такого заслуженного фотографа. Вы были у нас лучшим, всегда добросовестным и надежным. Кто в вашем возрасте меняет профессию, тот заслуживает уважения. Таков мир: теперь уже не вы будете давать материалы нам, а мы будем давать материалы о вас.

Уходя, он похлопал меня по плечу и добавил:

— Пока! Больших успехов вам и нашему городу. Высокие задачи требуют жертв.

Смущенный, я стоял в узком коридоре и думал: «Ну что ж, значит, теперь остаются только фотоальбомы, каталоги универмагов и почтовые бланки. Как-нибудь обойдемся».

Матильда жила недалеко от редакции, по дороге домой я к ней заехал. Она холодно поздоровалась со мной, как с человеком, который пришел не вовремя и от которого хотят поскорее избавиться.

— Я только хотел тебе что-то показать, — начал я. — А также узнать, почему ты была на общем собрании. Это было легкомысленно и опасно, прежде всего для твоего отца.

— Оставь свои назидания. Что ты хочешь мне показать? Поторопись, у меня нет времени.

Я раскрыл свою папку и протянул ей фотографии стриженого, сделанные у главного почтамта.

Матильда лишь мельком на них взглянула, потом отвела от себя подальше, застонала и опустилась на колени. Если бы я не подскочил к ней, она упала бы на пол. Я отвел, вернее, отнес ее к креслу и усадил.

— Это он, — сказала она, — это он. Откуда у тебя эти фотографии?

— Я увидел его несколько дней назад в городе, а потом сфотографировал у главного почтамта.

— Почему? Ты его знаешь?

— Он заговорил со мной перед церковью, когда Бёмер висел в колокольне, и на похоронах он тоже был.

Матильда с трудом поднялась, потом стала ходить взад-вперед по гостиной и спросила:

— А потом?

— У церкви он представился репортером, после похорон увязался за нами с женой и шел до самой Гамбургерштрассе, где я поставил машину, спрашивал о тебе, не знаком ли я с тобой. Тогда я мог честно ответить отрицательно. Он знал также, что моя жена — сводная сестра Хайнриха Бёмера. Это меня здорово озадачило. А потом, несколько недель тому назад, ночью мне кто-то позвонил, между прочим, твоему отцу в ту же ночь тоже звонили. Незнакомый голос обещал шестизначную сумму, если я откажусь войти в правление, а несколько дней назад я увидел в городе этого типа и сразу понял, что звонил он. Я преследовал его, пока не потерял в здании главного вокзала.

Матильда повела меня за руку в ванную. Там она включила все лампы. Поцеловала портрет Бёмера рядом с зеркалом, потом накрыла его фотографией стриженого. Бёмера уже не было видно, на стене висел стриженый.

— Ты понял?

— Думаю, да.

— Это тот человек, которого я искала.

Из шкафа в уборной она достала рулон клейкой ленты и прикрепила стриженого поверх портрета Бёмера.

— Много недель я наблюдала, как это лицо возникало из лица Хайнриха. Я уже почти могла точно его описать. Не хватало лишь самой малости. Теперь ты ее принес, эту малость. Этот человек убийца, нет сомнения. Я проникла на общее собрание в надежде найти его, но там его не было. Теперь все ясно. Ты мне очень помог.

— А как ты докажешь, что этот человек убийца?

— Я не знаю, кто он, но знаю, что Хайнрих у него на совести. Нам надо только найти его. Может быть, он даже живет здесь, в Дортмунде. Возможно, я его уже видела, на фотографии, может быть, рядом с Хайнрихом, во всяком случае, он кажется мне знакомым. Ладно, может, я все это внушаю себе, потому что много недель искала это лицо, и все-таки верю, что мы его найдем.

— Ну а если найдем, тогда что? Отправимся в полицию и заявим: вот человек, которого вы безуспешно ищете уже несколько месяцев?

Я попытался рассмеяться, но смог лишь фыркнуть.

— Никакой полиции, — сказала Матильда. — Я хочу повесить этого человека там, где висел Хайнрих: на колокольне, в том же самом окне. А ты мне поможешь.

Она выскочила обратно в гостиную и звонко ударила кулаком по ладони. Я понял, что это уже не игра, что здесь запахло смертоубийством. Я уже представил себя стоящим на террасе, с фотокамерой в руках, и фотографирующим стриженого в окне колокольни так же, как фотографировал Бёмера. Радость заключается в повторении.

— Ты мне поможешь, — сказала Матильда. — Для меня одной он слишком тяжел. Судя по фото, весит килограммов сто с лишним.

После вступления в силу договора первое заседание правления было назначено на понедельник, 2 апреля. Я испытывал внутреннюю напряженность и беспокойство, оттого что уже несколько дней не слышал от Шнайдера ни одного слова; только подписанное Гебхардтом и носившее личный характер письмо уведомляло меня о собрании.

Мое беспокойство передалось и Кристе.

— Желаю хорошего старта, — напутствовала она, — однако ты врешь, что согласился войти в правление только ради меня. Сам знаешь, что сделал это ради самого себя. Ты всегда хотел быть не тем, кто ты есть. На фотографирование смотрел как на промежуточную ступеньку, а на самом деле всегда искал что-то другое. Даже когда стал хорошим фотографом, то никогда не был доволен своей профессией. Надеюсь, что теперь ты не разочаруешься, не разрушишь то, что создал с таким трудом, ценой таких лишений. Мне хотелось тебе еще раз это сказать.

В коридоре административного корпуса мне встретился Шнайдер, взял меня за руку и, проведя в свой кабинет, показал на письменный стол.

— Здесь лежит ваш договор, — сказал он. — Спокойно прочтите его и, если что неясно, спросите. Это, если не ошибаюсь, своего рода льготный договор. Бог знает какие муки принял старик, когда решил ввести вас в правление.

Договор гарантировал мне ежемесячное жалованье в шесть тысяч марок. Обязанности были определены не совсем точно, говорилось только, что я должен присутствовать на всех заседаниях, касающихся производства, и выполнять особые задания, которые время от времени буду получать от правления или директора завода. Шнайдер не ошибался: это был льготный договор, который вызывал тысячу вопросов, но не было причин его не подписывать.