Борис Штейн - Контрафакт

– Вадик, отпусти мужчине вторую слева.

И Вадик отпустил покупателю подставку. Но что же, с тех пор комплименты Вадика поутихли? Ничуть не бывало! Напротив, усилились, потому что в них стал присутствовать Вано, ласково называемый Ванечкой.

– Ну, Валечечка, у тебя и причесочка сегодня… Ванечка увидит – упадет!

Еще двоих охранников называют Классиками. Это – общее прозвище. В отдельности же каждого из них называют так: одного Гоголь, а другого Лермонтов. Гоголь действительно похож на Гоголя: худой и носатый, Лермонтов же маленький, с маленькими усиками на аккуратном круглом личике, румяный.

Классики ничего не охраняют. Они администраторы. Вернее, они своеобразно охраняют право на эксклюзив. Одним из сногсшибательных законов книжного клуба является закон об эксклюзивном праве на торговлю. Значит, так. Вы облюбовали себе книгу и закупили партию этой книги в издательстве. И вы, такой-сякой, желаете продавать ее дорого и чтобы у вас на клубе не было конкурентов, которые бы продавали ее дешево. Тогда вы обращаетесь в администрацию клуба к господину Закатову. Господин Закатов понимает ваше желание и сочувствует ему в такой степени, что готов получить с вас плату за эксклюзив. Это – умеренная цена, примерно двухнедельная зарплата вашего грузчика. Имеется в виду – цена за один месяц эксклюзива. Как только деньги ваши уплачены, динамики оповещают об этом событии весь торговый люд клуба. Вот тогда-то вступают в дело Классики. Они быстро проходят по торговым рядам, выискивая крамольную уже теперь книгу на прилавке. Они открывают склады и производят там обыск без ведома хозяев.

– Это незаконно! – скажет законопослушный читатель. И будет неправ, потому что на книжном клубе свои законы, и они не обсуждаются. И наконец – слава Классикам! – запрещенная со вчерашнего дня к продаже книжица найдена.

– Что ж вы, уважаемый, – говорят Классики незадачливому продавцу. Говорит обычно Гоголь, он-то и отыскал запретный плод, извлек три пачки своими длинными руками. Гоголь – исполнитель, а молчащий с непримиримым видом Лермонтов – как бы маленькое над ним сердитое начальство. Таково распределение ролей в этом хорошо отрежиссированном спектакле.

– Идите в комнату милиции, платите штраф две тысячи рублей.

– Да я, – мается продавец, – я не хотел, я не успел просто убрать.

– Штраф, – отрезает Гоголь, но не уходит с места событий, продолжает стоять и возмущенно пыхтеть. Лермонтов по-прежнему хранит молчание.

– Ребята, – приходит в себя продавец, – давайте я штуку отдам, и разойдемся.

– Не знаю, не знаю, – смягчается Гоголь. – И спрашивает Лермонтова: – Ну, как?

Тут Лермонтов снисходит до краткой речи. Он говорит:

– Но чтоб в последний раз!

Деньги оседают у Классиков в карманах. Администрация в лице господина Закатова знает это, но не препятствует. Ее заработок – плата за эксклюзив. Заработок Классиков – штрафы. Схема работает эффективно. Возле окошечка администрации на стене висит перечень книг, объявленных в эксклюзив. Даже – внимание! – перечень не только книг, но и серий, и целых издательств, находящихся в эксклюзиве. Издательство «Иволга», например, «Вагриус», «Титул», все атласы автомобильных дорог и не менее трех десятков учебников «Просвещения» с приложениями. Всего более восьмидесяти пунктов в этом списке.

Эксклюзив на целое издательство или на серию стоит гораздо дороже. Штрафов настричь можно тоже немало, так что движение денег в нужном направлении наличествует. Все путем.

– А как же антимонопольное законодательство? – спросит юридически грамотный читатель.

– А никак, – получит он повторное разъяснение. – На клубе свое законодательство. И не морочьте голову.

С конца декабря по десятое января в спортивном комплексе проходят новогодние елки. На эти дни книжники изгоняются из здания, склады запираются, фойе на всех этажах заливаются ярким светом и украшаются гирляндами воздушных шаров. И ничто здесь не напоминает о бурлившей еще вчера коммерческой жизни книжного клуба. Народ же клубный, пользуясь вынужденным перерывом, отдыхает в это время, выпивая и закусывая, Телевизор, который из скромного спутника жизни давно уже превратился в поводыря, начиная с 25 декабря подвигает на бражные свершения. В ночь на 25-е – католическое Рождество. И хоть среди клубников католиков не так уж много, а может быть, и вовсе нет, не отметить это событие никак нельзя. Телевизор доносит праздник из Штатов, Германии, Англии и храма Гроба Господня в Иерусалиме. Грандиозно же празднуют люди! Ну и мы здесь, в Выхине – с ними за компанию. Дальше идут проводы старого года, встреча нового, дальше – православное Рождество. Уж его-то праздновать православным людям не только сам Бог велел, но и призывают руководители правительства и лидеры политических партий. А там недалеко и до старого Нового года. Сколько салатов бывает за эти дни нарезано, сколько тостов произнесено, сколько выпито уже без тостов! Посчитать это непосильно. Население по переписи посчитать посильно, а это – нет. Многие на это время покидают Москву: ведь добрая половина клубников – приезжие, их тянет в родные города и села, чаще всего – к западу от Брянска.

Вадик тоже засобирался домой. У него уже были отложены денежки на какие-никакие подарки для отца-матери и на приличные сигареты, которые не стыдно будет достать из кармана в родных местах. «Сходить, что ли, к Аделаиде», – прикидывал забуревший в мужском одиночестве Вадик, но тут же отменил это намерение: он ведь собирался ехать домой вместе с Лешкой и Манькой – на Лешкиной «шестерке». Ну приедут, гостевать же будут вместе, гуртом, как Манька посмотрит, если он к ее мамке подобьется? А может, пусть ее смотрит, как хочет, пусть отрежется от него этот ломоть, эта Манька никудышная, не станет больше застревать в его башке…

Настал последний перед перерывом клубный день. Торговля шла бойко. Оптовики стремились «закупиться» перед каникулами. Их точки на рынках, в школах, в вестибюлях больниц и учреждений, а также прилавки в гастрономах и супермаркетах в каникулярное время как раз и приносили хороший доход. Вадику пришлось немало поноситься по лестницам с пачками и россыпью, причем россыпь он упаковывал в коробки из-под канцелярки и заворачивал в бумагу, скрепляя скотчем, и вручал покупателям, получая удовольствие от собственной добросовестности. И был в приподнятом настроении. Раз в час, правда, отлучался перекурить, Стараясь совместить свои перекуры с Лешкиными. Это не всегда, к сожалению, удавалось, потому что у каждой точки был свой ритм, свои покупатели, свои заморочки. Иногда же все-таки совпадало, и они стояли под снежком и степенно покуривали – два брата, два солидных человека, и Лешка порой еще прихватывал в буфете черный кофе в бумажном стаканчике и покуривал, отхлебывая кофеек. Выглядело нехило!