Юрий Герт - Ночь предопределений

— Действительно, совпаденьице, — сказал Карцев. — Прямо какой-то детектив…

Когда вернулись в дом, говорил Сарсен. Пока курили, а потом пробирались на прежнее место, они пропустили добрую половину его речи. В дверях теснились люди, было неловко их расталкивать, мешать слушать, тем более Сарсена — он видимо, хорошо говорил… входа, где они вначале застряли, Феликс увидел Айгуль — ее затылок, плечо, напряженное, острое, и отведенный в сторону локоть. Она держала в руках круглое блюдо, не очень большое, но довольно вместительное, из тех, что приносили и ставили на дастархан. Куски баранины, курящейся паром, громоздились на нем горой, так что держать его на весу, да еще долго, было нелегко. Но руки Айгуль как впились в закраины блюда, так и не выпускали, хотя пальцы, особенно костяшки — заметил Феликс, глядя сверху, через плечо — побелели от напряжения. Лица ее он не видел, — только пальцы, бугорки костяшек… Желтое, разваренное курдючное сало лежало на блюде ломтями, и Феликсу под неторопливое, мерное струение голоса Сарсена в какой-то миг представилась его рука, выколачивающая о донце тарелки разрубленную наискось мозговую кость.

Они сели. Сарсен говорил по-русски. Лицо его порозовело, глаза, обычно сонные, в туманной пленке, сейчас сверкали огнем. В иных местах, особенно патетических, он переходил на казахский. При этом он то вскидывал правую руку до уровня подбородка, словно держал на раскрытой ладони хрупкую вазу или ловил редкие капли дождя, то прикладывал ее к выпуклой, мясистой груди, обтянутой тонкой рубашкой.

Он говорил, что такие люди, как Темиров, живут не для себя, а для других… («Для всего народа… всего района…» — не очень складно перевел Козырев). Такие не рвутся в начальство, не ищут славы, почестей или денег… Он был маленький человек… («Занимал маленькую должность» — Феликс на ходу отредактировал Козырева), но выполнял большую, важную для государства работу… Он хотел одного — чтобы люди за которых он проливал кровь в сражениях, были счастливы… — Дальше Козырев сбивался, не успевая переводить, но Феликс уже и не нуждался в этом. Он уловил что-то про горы, которые тем выше, чем дальше от них отходишь…

— И если бы не смерть, — заключил по-русски Сарсен, — не случайная, глупая смерть… Но кто знает, что каждого из нас ждет завтра?.. — Он прижал руку к груди. — Пусть пухом ему будет земля, а у нас в памяти он останется навсегда живым, наш дорогой Казеке…

Он замолк.

И тут среди тягостной, нарушаемой лишь приглушенными всхлипываниями тишины, раздался голос Айгуль, тонкий, свистящий, как взмах рассекающей воздух чабанской камчи. Она по-прежнему стояла в дверях, держа перед собой блюдо, но всем телом подавшись вперед, к Сарсену.

Феликс не разобрал, не успел схватить ее слов.

— Вы ему жить не давали, — перевел Козырев. — А теперь хвалите, сладко поете… Это вы его убили!.. — Он перевел с запозданием, Сарсен уже что-то ответил. Его лицо вспыхнуло, как если бы по нему и вправду хлестнула плеть.

«Убили…» — метнулось в голове у Феликса. — Ну да, Сарсен тоже там был… Но ведь она не в том смысле…

Феликс стиснул локоть Козырева:

— Что он говорит?..

— Говорит — не достойно мужчины обращать внимание на болтовню глупой женщины… Девчонки…

Айгуль снова что-то выкрикнула.

— «Постыдились бы… Тут ведь его мать, сын!..» — Это, вслед за Айгуль, перекрывая поднявшийся шум, прокричал Бек над ухом у Карцева, Феликс тоже расслышал.

Сарсен повысил голос. Интонация его была угрожающей. Он что-то проговорил — в том духе, что ей, Айгуль, еще придется пожалеть о своих словах… И добавил — что-то грубое, презрительное, глянув при этом на Феликса.

— Что он?.. — спросил Феликс у Козырева, отлично, впрочем, угадав, что Сарсен имеет в виду. Но так, для проверки спросил, перед тем, как подняться. Козырев не ответил. Он был бледен, рука его слепо шарила вокруг, отыскивая трость, хотя она лежала рядом.

В комнате стоял гул. Сергей вскочил. Тяжело, с трудом разгибая затекшие ноги и не очень хорошо понимая, что происходит, поднялся Карцев. За ним в разных концах поднялось еще несколько человек.

Слезы катились по щекам Айгуль и падали в блюдо с мясом. Кто-то попытался перехватить блюдо у нее из рук, но пальцы Айгуль, конвульсивно стиснув закругленные края, не разжимались.

— Это они… Они… — твердила она.

— Эй, Сарсеке!.. — крикнул Жаик. — Эй, Сарсеке!.. — Он тоже встал. Таким Феликс видел его впервые. Голос его, глухой, негромкий, был звонок, реденькие волоски на темени встопорщились, сбились в хохол. Что-то опасное, тигриное мелькнуло в его лице, круглом, еще хранившем, казалось, отблеск привычной улыбки…

Он вытянул перед собой левую руку, а правой по мере того, как говорил, загибал на ней пальцы. Шум, который мешал ему вначале, улегся. «Фельетон… Фельетон…» — услышал Феликс и понял, что Жаик перечисляет удары, которые приходилось Темирову выносить — не от одного Сарсена… Когда запас фактов иссяк, отовсюду стали подсказывать новые, те, что Жаик упустил. Он загибал пальцы уже на второй руке.

Сарсен стоял, зажатый в кольцо.

— Тебе придется за это ответить!.. — затравленно выкрикивал он.

— Ответить придется — только не мне!.. — гремел Жаик.

Все смешалось — их голоса, крики, общий шум, отдельные восклицания… И не известно, к чему бы все это привело, если бы не слабый, похожий на замирающий ветерок, голос матери Темирова, — даже странно, что был он услышан… Хотя, наверное, она давно уже пыталась что-то сказать, но заметили это лишь теперь, и голоса сникли, шум улегся. Слова ее невнятно прозвучали в наполненной хриплым, горячим дыханием тишине. Феликс не разобрал, что она сказала, но среди наступившего молчания неловко было об этом спрашивать. Он только почувствовал, что слова, произнесенные ломким, вздрагивающим старческим голосом, в равной мере относились ко всем…

Что-то виноватое ощущалось в общем безмолвии, которое затем возникло. Стараясь не смотреть друг на друга, все вернулись на прежние места, сели, лишь Сарсен победно озирался вокруг. Принесли и расставили свежее, только что из котла, мясо. Один из сидевших в глубине комнаты аксакалов откашлялся, прежде чем заговорить…

Заметив, что Айгуль вышла, Феликс поднялся и вышел вслед за ней.

Ему пришлось обойти весь двор, прежде чем он отыскал ее в маленьком закуточке за сараем, в котором тревожно и жалобно блеяли овцы. Рита увидела его и привела сюда, ни о чем не расспрашивая. Здесь была Вера. Спустя минуту обе они ушли.

Айгуль плакала у него на груди. Все, что скопилось в ней за эти два дня, теперь исходило слезами. Опершись спиной о стену сарая, он гладил ее по голове, лежавшей у него на плече. Гладил молча — что мог он ей сказать?.. Он не предполагал, что расставание с нею будет столь тяжким. Его самолет улетал рано утром, он мог отсрочить свой отъезд на день-другой, но к чему?.. Он был не в силах дольше здесь оставаться.