Юрий Герт - Ночь предопределений

Феликс подумал, что и ей тоже надо уехать отсюда. Что ей делать тут дальше?.. Как жить?.. — Он удивился, что раньше такая мысль не пришла ему в голову. Он со стыдом почувствовал, что до сих пор вообще как-то мало думал о ней, Айгуль… — Но куда она уедет?.. — подумал он. — От себя?..

Горьким саксаульным дымом пахли ее волосы, и чем-то еще — терпким, чистым и нежным, тем, что слышалось в ее имени. Айгуль, «Лунный цветок», вспомнил он.

Просторный двор был полон народу, помимо соседей и жителей городка, здесь были жители окрестных аулов, а из дальних многие только еще подъезжали, не успев на слишком поспешные похороны… Двор был полон народу, но тишина, странная для стечения такого множества людей, висела над ним. Переговаривались вполголоса, присев на корточки, молча курили, собравшись кружком, и было похоже, что все думают какую-то тяжелую, угрюмую думу. У коновязи негромко перебирали ногами лошади, женщины звякали посудой, на треногах дребезжали крышкой вскипавшие чайники… Горели костры. Казалось, это кочевье, готовое после ночного привала подняться в путь, и огни уходят, пропадают вдали, сливаясь с миллионами уже отгоревших, но, как звезды, продолжающих светить во тьме…

Утро было свежим, прохладным. Из остывшей за ночь степи ветер наплывал протяжными струями, раздувая полосатую «колбасу» на высокой мачте. Недавно, пролетом на Астрахань, с аэродромного поля, свирепо взрычав двумя винтами, поднялся в небо старенький ИЛ-14, и аэропорт, почти безлюдный, вновь погрузился в тишину.

Феликс курил, примостясь на коротком выступе стены приземистого каменного строеньица, вмещавшего и службы, и кассы, и пассажирский зал. В последние годы к аэропортовскому зданию прирастили с боков два флигеля, зал ожидания расширился, но в нем, под низким потолком, было по-прежнему сумеречно, неуютно, из буфета несло прокисшим пивом… Они с Кенжеком, впрочем, выпили по бутылке «рижского», если верить буфетчице, только вчера заброшенного самолетом, а главное — ледяного, прямо у них на глазах вынутого из холодильника. Потом Кенжек, не терпевший бездействия, отправился к диспетчерам навести справки о рейсе, а Феликс вышел покурить.

Он остался один. Последним, с кем он сегодня простился, был Сергей. Уже утром, по дороге в аэропорт, он передумал лететь в Нальчик. «Чего я там не видел?.. — сказал он, глядя на горбатые серые холмы, бежавшие за окном. — А брюхо на солнце поджаривать… Этой радости с меня и здесь хватает». Они договорились лететь домой вместе. Сергей сдал в кассу свой транзитный билет, купил новый. И тут ему встретился знакомый летчик, из экипажа только что прибывшего самолета. Они стояли у выхода на летное поле, оба молодые, светлоглазые, смеялись, хлопали друг друга по плечу… Сергей вдруг изменил решение. «Лечу в Астрахань, — сказал он Феликсу. — Там у меня свои ребята в рыбфлоте. Пойду в море, на кильку… Давно собирался. Да и отпуск надо куда-то девать, — прибавил он, словно оправдываясь, — у меня еще две недели». Он избегал смотреть на Феликса, в глазах у него свинцом лежала тоска.

Летчик, у трапа, махал ему рукой. «Вас зовут», — сказал Феликс. Сергей пожал ему руку и заспешил к самолету. Но, пробежав несколько шагов, вернулся. Мгновение или два они стояли, обнявшись.

— Я вас найду, когда вернусь, — сказал Сергей.

Феликс не спросил его — зачем.

Он смотрел, как Сергей бежал по летному полю, перебирая длинными, затянутыми в джинсы ногами, как поднимался по трапу, как за ним захлопнулась дверь, — и сердце его отчего-то сжималось.

Сергей был последним. Первым в то утро, на самом рассвете, уезжал Гронский. Он плохо переносил самолет, до областного центра ему с Ритой и Спиридоновым надо было колесить по степи на той же машине, которой они приехали сюда. Когда все вышли их проводить, она стояла перед гостиницей, лоснясь синим, отмытым, еще не подернутым пылью кузовом. Карцев, Бек и Сергей вынесли чемоданы, помогли составить в багажник. Рита суетилась, боясь что-нибудь забыть. На ней было пестрое, в мелких цветочках, платье, то самое, в котором Феликс увидел ее первый раз в чайной.

Городок спал, даже скотину еще не выгоняли в стадо. Феликс и Гронский стояли в сторонке, чтобы не мешать выносить и укладывать вещи. Гипнотизер был, как всегда, облачен в свежайшую белую рубашку, но лицо его выглядело помятым, серым. Глаза в розовых прожилках равнодушно и хмуро скользили по дороге, по видневшейся невдалеке площади с карагачом, темневшим раскидистой кроной у Дома культуры…

Феликс напомнил об их разговоре и повторил обещание сделать все, что сумеет.

— Вы о моей просьбе?.. Забудьте о ней, — вздохнул Гронский. И помолчал. — В этом мире нет ничего, кроме иллюзий. Но почти не осталось людей, которые способны в них верить. Этот ваш статистик — исключение… — Он кивнул на дома с наглухо затворенными ставнями, тянувшиеся вдоль улицы. — Им не нужны иллюзии. «Мунай-журай… Журай-мунай…» — как это там?.. Вот все, что им нужно…

В голосе у него не было злости, одна усталость.

Феликс не стал спорить. Он знал, что такое путь в двести пятьдесят километров в раскаленной от солнца «Волге», и жалел старика.

Рита на прощанье чмокнула Феликса в губы. Спиридонов перецеловался со всеми и, садясь в машину, потряс над головой сцепленными — ладонь в ладонь — руками. Он потрясал ими, высунув из окна, пока «Волга» не скрылась за поворотом.

Карцев тоже уезжал «своим ходом», только в противоположную сторону. В полутораста километрах отсюда тянули ветку железной дороги, строили станцию, еще несколько объектов, которые Карцев должен был посетить в порядке стройнадзора. На станции — теперь уже там — его должен был ждать вертолет, а до нее он решил добраться самостоятельно, чтобы в пути «побыть наедине со степью», как он туманно выразился. Впрочем, Феликс его понял…

Они простились спустя полчаса после того, как уехал Гронский.

— Карцев, — сказал Феликс, задерживая его сильную волосатую руку в своей, — здесь должен быть хороший город… Хороший… Вы понимаете, Карцев?..

Они стояли возле машины, Бек рылся в багажнике, Вера ему помогала.

Карцев руки не отнял, но вдруг обиделся:

— Чего вы ко мне вяжетесь?.. Я ведь не Ле Корбюзье, как, вам известно. — Он прищурился. — Нет, не Ле Корбюзье, да и вы — не Лев Толстой!.. И я не требую…

— А вы требуйте, — сказал Феликс, смеясь. — Требуйте!.. Это все, что мы в силах друг для друга сделать.

— Ладно, — сказал Карцев, остывая. — Черт с вами. Возможно, вы правы… Тогда напишите свой роман. Хороший, честный роман, без слюней. Роман или повесть…

— Скорее повесть.

— Ну, повесть. Хорошую, честную повесть… Хоть вы и не Лев Толстой, черт вас подери!

Он ткнул кулаком Феликса в бок, под ребро, и полез в кабину.