Юрий Герт - Ночь предопределений

Впрочем, Сергей тут же вскочил. Он прошелся по комнате и раз, и два, и три. Его тень ломалась, переламывалась, прыгая по стенам и потолку. Он, казалось, ответил ей раньше, чем она успела задать вопрос… У Айгуль еще только губы дрогнули, она еще только провела языком по ним, сухим и заветренным слегка, слегка шелушащимся, губам степной девочки, она еще только успела сказать:

— Чем ты можешь помочь нам, Сережа?.. — ( Нам, отчеркнул Феликс, не ему, Казбеку Темирову, — нам), как Сергей уже ответил, ответ уже рванулся из него, заглушая вопрос:

— Я был у вас… Я разыскивал вас, Казеке… Я уезжаю.

Он произнес это с маху, с разбегу. Рубанул, словно не веря себе, не веря, что сумеет это сделать как-нибудь иначе.

И уже совсем беспомощно, вяло добавил:

— В Нальчик…

Что же, по крайней мере, — правда, подумал Феликс. По крайней мере… И у него в колечко сплелись, концами спаялись обе фразы, закружились: «Чем ты можешь помочь нам, Сережа? — Я уезжаю. В Нальчик. — Чем ты можешь помочь нам, Сережа? — Я уезжаю. В Нальчик».

Слишком, однако, слишком он поспешил, ответ слился вопросом, и последняя фраза прозвучала невнятно. По крайней мере, для Темирова. Хотя, возможно, и для Айгуль… Но для Темирова — это уж точно. Он этой фразы наверняка не понял. А если понял, то не захотел этого показать. Он ничего не сказал, он и век — тяжелых, набухших век своих не поднял, и глаз не отвел от кончика длинной кубинской сигареты, которую мял, раскатывал между пальцев, — не отвел, не оторвал.

Он докатал, дораскатывал сигарету, но прежде чем поднести ее ко рту, словно вспомнив о чем-то, вытянул из кармана пиджака наполовину опустошенную пачку и протянул ее — сначала Сергею, который был ближе, потом Феликсу. Но так вышло, что Феликс уже достал свою, с фильтром, а Сергей минуту назад, в коридоре, загасил и швырнул в угол окурок. И Темиров спрятал пачку обратно, а сам, прикурив от лампы, затянулся в одиночку.

Он сделал пару затяжек, положил на подлокотник руку с дымящейся сигаретой, тонкой и длинной, как карандаш, и остановил взгляд на Сергее. Это был спокойный невозмутимым спокойствием взгляд глухого. Или не глухого, а того, кто по какой-то причине не расслышал всего, что слышали остальные. Или, наконец, того, кто тоже слышал, но дает возможность говорившему взять слова свои обратно, как если бы они не были произнесены, не были кем-либо услышаны…

Так или иначе, он молча смотрел на Сергея, и кончики его узких губ были приподняты вверх, — казалось, он чуть-чуть улыбается.

Сергей ссутулясь, осторожно, словно на постели лежал спящий, присел на край кровати.

— Я был в прокуратуре, Казеке, — сказал он. Кисти его рук повисли между широко расставленных колен. — Я сделал все, что мог. Вы тоже сделали все, что могли, Казеке… Пора уезжать. — Последние слова он произнес твердо, и твердым, открытым взглядом посмотрел в глаза Темирову.

— Так, — проговорил Темиров без выражения. — Уезжать. — Похоже было, он, повторяя, пробует слово на вкус, поворачивает во рту то одной, то другой стороной. — Уезжать. — У него получалось это твердо: «Уезжат».

Он медленно поднялся, надавливая рукой на подлокотник. Кресло под ним скрипело. Он постоял, слегка расставив ноги и вывернув ступни, как бы пробуя прочность — то ли собственных ног, то ли пола, и шагнул — решительно, всем корпусом двинулся — к двери. Но Сергей не менее решительно преградил ему дорогу. Руки его плетьми свисали вдоль тела, и в том, как он стоял, во всем облике Сергея была та крайность отчаяния, когда человек готов на все. Он стоял перед Темировым, растерянный и несокрушимый; его можно было бить, пинать ногами — он бы не тронулся с места.

— Казеке… — тихо произнес он.

В глухом его голосе Феликс услышал зов о помощи.

Айгуль заговорила с Темировым по-казахски, из ее бурной, стремительной речи Феликс разобрал всего несколько слов, но понял, что она упрашивала его остаться.

«Зачем?.. — подумалось Феликсу. — Было бы лучше, если бы он ушел». Так он подумал о нем, как думают о тяжело и безнадежно больном.

— Казеке, — сказал он, — останьтесь… — Он уже поднялся и занял место рядом с Сергеем, они оба отсекали Темирова от близкой, в двух или трех шагах, двери. — Все равно уже поздно, куда вам спешить… Нам надо постараться понять друг друга…

— Понять?.. — повторил за ним Темиров, и у него снова получилось: «Понят».

Было мгновение, когда Феликсу показалось, что своим безруким, срезанным напрямую плечом он сейчас раздвинет обоих, как клином…

— Останьтесь, Казеке, — повторил он. — Я прошу вас…

Он знал за собой это свойство — быть неотразимым. Но пользовался им редко, лениво, и никогда — в тех случаях, когда это совпадало с его личной выгодой. Здесь это позволялось: он вошел в игру не по своей воле, как бы оставаясь внутренне от нее в стороне.

«Я прошу вас…» — Ну, как же на это еще можно было ответить?

Не оглядываясь, Темиров отступил назад, нащупал кресло рукой и опустился, присел. Вежливость, одолжение — все это было в позе, в которой он сидел.

Лучше бы он ушел, снова подумал Феликс.

— Бывают времена, — сказал он, — бывают обстоятельства, Казеке… Давайте посидим, обсудим. Сергей мне все рассказал.

Впервые он захватил на себе взгляд Айгуль — впервые с той минуты, как она появилась. Он был недоверчив, этот взгляд, тут же отпрянувший… Но в нем была надежда.

— Скажите, — заговорил Сергей, первым надкалывая ледок молчания, — скажите, Казеке… Разве я не примчался сразу после письма, которое вы прислали в редакцию? Разве не провел здесь — дней десять, а то и добрых две недели, роясь в этих ваших талмудах, мотаясь из совхоза в совхоз? Разве не пошел поперек вашего начальства, которое вдогонку настрочило на меня кляузу главному редактору, а потом начались звонки, угрозы, и не так-то легко мне было от всего отбиваться? Разве не появился в газете материал, после которого Казбек Темиров превратился в победителя? И разве — ну, не заслуги, что там — заслуги! Разве — ну, маленького, скажем так, участия в этом я не принял тогда, Казеке?.. — Сергей, сидя на постели, вытянул правую руку по направлению к Темирову и уперся ногтем большого пальца в кончик указательного. — Вот такого, Казеке?.. Ведь тогда вы верили мне? Ведь мы были тамырами в одном деле?.. Что же теперь? Почему вы не верите мне теперь? Когда я говорю: вы победили, понимаете — по-бе-дили, Казеке, так бросьте им кость!

Голос у него вибрировал, вздрагивал. От обиды. От жалости. От злости. И Феликс, слушая Сергея, подумал, что нет, он этому мальчику не судья. Он бы мог, никому ничего не объясняя, улететь в свой Нальчик — и привет. Так нет же…

— Казеке, — подхватил он последние слова Сергея, — а что, если и вправду?..