Джим Додж - Дождь на реке. Избранные стихотворения и миниатюры
- Название:Дождь на реке. Избранные стихотворения и миниатюры
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Додо Мэджик Букрум
- Год:2012
- Город:Москва
- ISBN:978-5 905409-03-5
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Джим Додж - Дождь на реке. Избранные стихотворения и миниатюры краткое содержание
Джим Додж (р. 1945) — американский поэт и прозаик, автор повести «Какша» (1983) и двух романов «Не сбавляй оборотов. Не гаси огней» (1987) и «Трикстер, Гермес, Джокер» (1990). Вся проза Доджа была опубликована на русском языке издательством «Livebook».
Сборник «Дождь на реке» — последняя книга Джима Доджа, вышедшая в 2012 г.
Джим Додж работал сборщиком яблок, укладчиком ковров, школьным учителем, профессиональным игроком, пастухом, лесорубом, лесником. Сейчас живет на севере Калифорнии с женой и сыном, преподает писательское мастерство.
Это все, что нам необходимо о нем знать. Остальное — в его книгах.
Дождь на реке. Избранные стихотворения и миниатюры - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Три способа добыть подвешенную к палке морковку
Перевод Шаши Мартыновой
Внезапным могучим прыжком.
Устранить голод.
Сломать палку.
Восхождение Эвридики
Перевод Шаши Мартыновой
Ее всегда тянуло к музыкантам.
А Орфей был великолепен:
песни его зачаровывали
и птиц, и стрелы небесные.
Но, как и все музыканты,
он был дитя.
Страстная нужда, мальчишеское обаяние,
бесконечная невинность его пения.
Он волновал ее, да,
был мил, игрив, внимателен и рядом;
но не увлек ее.
Аид не таков.
Он не путал
свою силу и силу
ее подчинения.
Ничего не таил,
даже страха,
и все, что осталось без ответа
в единой плоти их тела, —
стерлось.
Когда Орфей спустился за ней,
преисподняя умолкла
от его безутешной песни,
Аид послушал, и его тронуло.
Иного выбора не позволяло благородство —
лишь позволить ей вернуться,
но он поставил мудрое условие:
Орфею нельзя оборачиваться.
Она знала, что тот обернется.
Он был поэт и, наверное,
уже мысленно воспевал свой триумф.
Она знала — он обернется,
если услышит ее плач,
и, восходя за ним к свету мира,
тихонько заплакала.
Орфей остановился,
коронованный медовым светом, что лился сверху,
и долго смотрел прямо перед собой,
а потом обернулся.
Впервые на ее памяти
не сказал ничего. Ни слова.
Лишь кивнул, печальный,
слегка обиженный,
а потом, когда поблек ее образ,
продолжил свой путь —
или чем там еще был тот мечтательный лепет,
который он считал своим путем.
Засуха-76
Перевод Шаши Мартыновой
Нематода и свиной навоз,
раскаленное марево над жестью,
сталь бряцает по стали,
мускус оленьей плоти,
сладкая яблочная гниль,
облезлая краска, облезлая кожа,
едкий пот на мозолях,
дырка в картере,
дербенник, нашатырь, промасленные тряпки, щелок,
моча сбегает в пыли, покуда не впитается.
Честный отчет о народце с летающей тарелки
Перевод Шаши Мартыновой
Мотыжил себе горох,
и тут садится летающая тарелка,
а из нее эта нечистая сила
(говорю «сила», потому что их не видать,
но чуешь, что они совсем рядом —
блин, тут поди объясни),
ну в общем, начали они говорить, не нашими словами,
но по-английски понятно
прям в самой голове
(ё-моё, а это вообще не растолкуешь),
один костерил другого
уж не помню точно,
но типа: «Ты балда,
вечно садишься на какого-нибудь голодранца-селянина —
давай, тащи относительник
и шлепни его, чтоб не возиться», —
а второй выволакивает штуковину,
ее-то как раз видать, похоже
на синий железный круг внутри серебристого,
и оно все пульсирует и гудит,
и штуковина эта как пальнет в меня,
я и подумать-то не успел, не то что убежать там, увернуться,
и тут же, не сходя с места, почуял,
что устал хуже мула в борозде на закате
и вроде сразу тронулся в путь,
но добирался сюда две недели рассказать про все это,
только, сдается, они уже улетели.
Самое время
Перевод Шаши Мартыновой
О, жемчужина в лотосе, ах-х-х.
Сейчас.
Радость в сердце мгновенья.
Сейчас.
Пыл мгновения.
Сей миг.
Цветение мига.
Время — сфера,
а мгновение сейчас —
недвижимый центр,
и все течет сквозь него,
плот, странствующий с рекой,
беспечная поездка ангелов Дао.
Всегда сейчас.
До того как родился,
после того как умрешь:
сейчас.
Время течет сквозь ангелов,
как реки по каньонам.
Конечно, ангелы могут быть лишь
пространством между рекой
и кромкой каньона,
пустотой, что остается
после того, как вода размоет
то, что было,
начисто.
Мой брат Боб
был не ангел.
Боб умер,
но я его помню,
как реку в каньоне,
и, быть может, из-за постоянной боли
в изуродованной ноге, с которой жил,
он, когда мог, искал прибежища
в цветении мига.
Я помню ночь,
когда он, прикончив седьмой косяк убойной,
кивнул и провозгласил:
«К черту прошлое.
Оно уже случилось».
Реки не текут вспять.
Может, помнишь реку
там, где ее перешел,
или присел перекусить
у водопадов в конце весны,
но теперь вспоминаешь ее
в цветенье мига,
и если у меня слезы на щеках,
то оттого, что Боба здесь больше нет,
чтоб вспомнить вместе —
вспышку зимородка,
кайму сливок и пепла
ольховника, что трепетал на речном ветру, —
время не останавливается —
река скользит по каньону,
через заводи и водопады;
Боб был прав,
прошлое делось,
сгинуло, минуло,
но я не уверен,
и в горле застряли слезы,
машу я
на прощанье
с берега —
или из лодки.
Есть такая история,
возможно — апокриф,
про то, как учитель Дао, Лао-цзы,
уходил в глухомань,
и какой-то стражник на границе
узнал его и взмолился:
«О Учитель, подари нам истину
о таинстве времени», —
и Лао-цзы, верхом на осле,
обернулся и рассмеялся через плечо:
«Поздно останавливаться».
В другой версии этой истории
Лао-цзы разворачивает ослика
и возвращается к стражнику,
протягивает руку, касается его плеча,
смотрит в глаза и говорит:
«Одно могу сказать наверняка:
Будущее никогда не опаздывает,
и ты пошевеливайся».
Продолжительность мига
лучше всего измеряется,
как некогда требовали
длина и глубина времени:
«Встречаемся во Французском квартале в полночь».
(Хотя сам я предпочел бы:
«Иди же тотчас».)
Возможно, не все сейчасы
одинаковой протяженности
(гидравлическая точка зрения),
или все-таки равны
(механистический подход),
или они
воспринимаются по-разному
разными людьми
(эмпирический взгляд).
Великий спор об этом —
о природе времени — кипит,
и кое-кто из ребят уже начал
некрасиво обзываться:
«мудак расплывчатый», «тупица», «ангел».
Ну что вы, в самом деле.
«Время, —
писал Рексрот, —
милость вечности».
Что ни на минуту не означает,
что можно ждать
милостей от времени.
Грегори Пек
подстрелен в спину навек.
Рябые сливки и пепел
ольховой коры.
Твоя рука в моей,
мы смотрим на большой экран
и плачем:
О безымянная печаль
и злобство
мира —
временами
их как-то до черта.
Незнакомец в нашем ряду,
что прибыл на бордовом
«форде» 56 года,
кричит: «Не огорчайтесь.
Лучше всего в жизни то,
что можно до самой смерти
решать, стоила ли она того.
Уйма времени».
Человек позади нас
цедит сквозь зубы:
«Блин,
подстрелили
Грегори Пека
Навек.
О чем вообще
речь?»
А на экране
бандито, что подстрелил
Грегори Пека, пинает его в ребра,
сильно,
чтоб уж точно
добить,
а потом сдвигает сомбреро на затылок
и спускает курок ворованного «кольта».
И говорит трупу Грегори Пека,
лежащему в кровавой пыли:
«Самое время,
амиго».
Интервал:
Закладка: