Ауэзхан Кодар - Порог невозврата

– Куда? – иронично вопросил Агзамов.

– Как «куда»? В рай либерализма, в страну равных возможностей! В цивилизацию. А я бы обкорнал всем бороды, как Петр Первый. Папа не понимает, что Америке нет альтернативы, и демократии – тоже, и пусть они сейчас мусолят идею о просвещенном монархе и либеральном султанате, где гарантия, что она опять же не подсунута Америкой? Сейчас Россия не в счет, только Америка правит миром. И мой Папа у них в кулаке, как мышь на длинной веревочке. Он столько взял кредитов, что не расплатится и за всю жизнь, еще и потомству придется расхлебывать все, что он натворил. Поэтому я и не хочу, чтобы его кредиты висели на мне!

– Но разве тебе позволят прийти к власти? Ведь в нации проснулось её достоинство, она просто растопчет тебя. Все эти годы неожиданно свалившегося суверенитета, она все пыталась поверить в свою независимость, и на этом пути прощало все своему первому лидеру, но больше она никому ничего не простит!

– Ничего подобного! Казахи как были холопами русских, так и остались. Не зря узбеки говорят, что если хочешь стать русским, сначала стань казахом!

– А что плохого мы видели от русских?

– Да ты пойми, они сами сейчас в жопе со своим православием! Вроде и отказаться от него нельзя, но и бухнешься в него, утонешь в дерьме! Значит, надо отказаться от политесов, жить черным хлебом реальности, но своей реальности, а не средневековой. Весьма возможно, что на этом пути надо отказаться и от национальной идентичности, отрубить, так сказать, хвост атавизма!

– И кем ты тогда будешь? Мальчиком из пробирки? Гомункулом либерализма?

– Ладно, Агзамыч, – вдруг улыбнулся Нуриев. – Ты победил. Обещаю подумать над этим вопросом. Ну, как, ты со мной?

– Мне тоже надо подумать, – буркнул Агзамов.

– Я вижу, ты мне не веришь, – задумчиво произнес Нуриев.

– Ну, что ж я тебе докажу, что можно быть под колпаком не только у Мюллера.

Он взял пульт и нажал на кнопку. На стене слева от стола вспыхнул огромный экран, на котором возникло множество кадров, от обилия которых пестрило в глазах.

– Ну-с, какую прослойку граждан нашей страны вы хотели бы наблюдать. Нашу политическую элиту, интеллигенцию, «шмурдяков» и бомжей?

– А что – вы и за ними наблюдаете? – съерничал Агзамов.

– С них как раз глаз спускать нельзя. На остальных всегда можно найти рычаги влияния, а этим все пофиг. Ни кола, ни двора. За что их возьмешь, разве что за яйца.

– Давай тогда начнем с них, – серьезно сказал Агзамов.

В тусклом предутреннем свете показалась однокомнатная квартира, где у стены сидел в кресле рослый русский мужик с длинными волосами и допивал остатки водки из 200-грамового стакана, а рядом, свернувшись в калачик, валялся темноволосый казах, рядом с которым лежал огромный фолиант, раскрытый где-то посередине. На проигрывателе образца 70-х годов повизгивала виниловая пластинка, с иглой, застрявшей на последнем обороте. Русский парень был похож на шведского шкипера или на Иисуса Христа, или на хиппи, которые в Алма-Ате нет-нет, да промелькивали. Приглядевшись, Агзамов признал в нем русского гиганта из «шлакушника».

– Я этого, кажется, видел, – неуверенно произнес Агзамов.

– Я даже вам скажу, где вы его видели, – веско сказал Нуриев. – В КПЗ, или как говорят в народе, «шлакушнике».

– Да, а вы откуда знаете? – наивно спросил Агзамыч и осекся при одной мысли, что все это время тоже был под наблюдением.

– Нет-нет, что вы, за вами слежки не было, – успокоил его Нуриев, как будто угадав его мысли. – Просто у них такой образ жизни, что их постоянно загребают менты. – Это самая несчастная порода людей, я их называю «гении-кустари». Они, надо сказать, очень талантливы, но не умеют ладить с обществом, вписываться в конъюнктуру. Ведь талантом надо делиться, знать под кого лечь, а эти мнят себя уже готовыми оракулами, непризнанными пророками. У них на все есть свое суждение, их никогда нельзя переубедить. Даже между собой, каждый раз начиная во здравицу, кончают за упокой. В общем, грызутся как собаки, но друг без друга не могут. Они действительно единственные, которые в наших условиях разбираются в модернизме и постмодернизме.

– А нам это нужно?

– Кто его знает? По крайней мере, надо что-то знать об этих вещах. Вообще-то не мне бы Вам об этом говорить.

– А по мне, все это говно, словесный мусор, нам надо нациестроительством заниматься.

– Уау, слово-то какое сложное! Это даже не выговорить. Вы нацпаты – очень странные, кто вам сказал, что нация – это соответствие прошлому? Вы же, именно, оттуда черпаете свои представления о нации, из прошлого! И кто вам сказал, что вообще возможно соответствие чему-то?

– Но ты же сам чему-то соответствуешь?

– Ничему я не соответствую! Я расставил игорные столы и очищаю карманы игроков, разбивая их мечты на соответствие каким-то заветным, сакральным числам. Я как раз богатею там, где люди хотят меня обанкротить! Так кто умнее? И дело даже не в уме, а в образованности. И знаете, кто меня образовал? Вот эти двое! Я прикинулся «шмурдяком»-алкоголиком, таскался с ними по пивбарам, злачным местам, по всяким конференциям, ведь они иногда переодеваются в чистое и выступают на ученых собраниях. И однажды от кого-то из них я услышал слова Гераклита: «Мир – ребенок играющий в кости!». И для меня сразу все встало на свои места, что нет ни бога, ни черта, ни смысла, ни бессмыслицы, я не стал лезть в политику, я открыл казино.

– Зачем тогда теперь лезешь? – неприветливо спросил Агзамов.

– Я понял, что у нас нет чистого рынка. Это стало моим вторым открытием. Рынок – это свободная конкуренция товаров, а у нас нет этого. У нас все управляется оттуда, – он кивнул на потолок. – А там сидит мой папа и держит в своих руках нити всех интриг. Слышал, недавно Бекжанов умер. Ну, этот наш Леви-Стросс или скорее Миклухо-Маклай. Он и в самом деле из казахов хотел сделать что-то вроде папуасов.

Нуриев нажал на кнопку пульта и на экране появился высокий, худощавый Бекжанов, известный писатель и этнограф. Агзамов не любил его, они были антиподами. Агзамыч искал величие казахов в глубокой древности, в сакской, тюркской предистории, а этот дальше 19 века, оплеванного Абаем и Левшиным, не забирался. Между тем, на экране возник кабинет президентского любимца Акбасова. Там сидели Акбасов и Бекжанов и о чем-то жарко спорили, размахивая руками и брызгая слюной. Вдруг Акбасов полез в ящик стола и вытащил оттуда кинжал. Бекжанов выхватил у него кинжал и полоснул себя по горлу. Кровь фонтаном брызнула в лицо Акбасову. Нуриев выключил монитор.

– Вот такое вот харакири, – подытожил Нуриев, положив пульт на стол. – Думаете, это все просто так, что, Бекжанову жить надоело? Это Папа приказал ему исчезнуть из жизни, ибо тот все время лез с идеей Казахстан для казахов, а как это возможно в наше время, остальные народы ведь тоже не букашки. И Папа это прекрасно понимает, а вот вы, писатели, вечно воду мутите. Но Папа ошибался насчет Бекжанова, он-то как раз был не опасен, всего лишь демагог и позер, но в его верноподданичестве не приходилось сомневаться. Вот кто опасен! – Нуриев снова схватился за пульт и включил монитор. Показался большой ресторан. Видимо, там шел чей-то юбилей. Вскоре Агзамов стал узнавать присутствующих.