Йоханнес Зиммель - Любовь — последний мост

Тем временем спустился вечер, и с танцплощадки «Лозанны», где в танце кружились пары, сюда доносились приглушенные звуки музыки.

Подписав счет, он положил сверху чаевые, попрощался с Роже Боннером и Умберто Киоккой, молодым, вежливым и застенчивым парнем из Тессина, который, безусловно, мечтал о том, что когда-нибудь он сам сделается хозяином такого заведения, как «Бо Риваж», или хотя бы станет его управляющим. Умберто проводил их через опустевший ресторан и бар «Атриум» в холл и поклонился на прощание Клод, которая сказала ему: «Vous êtes très charmant, Monsieur Umberto!» [77] Вы очень милы, господин Умберто! (фр.).

Его лицо сделалось пунцово-лиловым, когда он выдавил из себя: «Merci, Madam Falcon, merci mille fois!» [78] Благодарю, мадам Фалькон, тысячу раз благодарю! (фр.).

Они прошли по набережной Монблан мимо отелей «Англетер» и «Нога-Хилтон» и оказались перед домом Клод. Поднялись на лифте на пятый этаж; перед дверью ее квартиры лежал пакет в золотой оберточной бумаге.

— Тебе известно, что в пакете, или, может быть, кто-то подложил бомбу и пожелал счастливого пути? — спросила Клод. — Или позвоним в полицию?

Он пожал плечами и наморщил лоб.

— Ну, знаешь, признавайся!

— Признаюсь, что знаю.

— И что же там?

— Открой пакет — увидишь!

— Для начала давай зайдем в квартиру, — предложила Клод. В прихожей с синими обоями она положила пакет на ковер, осторожно развернула золотую бумагу, как поступала всегда, намереваясь использовать красивую бумагу для подходящих целей. Но увидев содержимое туго набитой коробки, она даже присела от удивления. — Нет, я вижу, ты окончательно свихнулся, милый мой, — проговорила Клод, не в силах отвести глаз от уложенных в картонной коробке флаконов с туалетной водой «In Lowe again».

Взяв один из флаконов в картонной упаковке, она увидела уложенные в несколько рядов другие.

— Сколько их всего?

— Двадцать пять, — ответил он.

— Пресвятая дева Мария!

— Больше я пока достать не смог, но девушки пообещали мне оставить для меня еще, как только поступит новая партия.

— И сколько девушек тебе это пообещало?

— Одиннадцать, — ответил он. — Мы заезжали в одиннадцать парфюмерных магазинов. Рамон объездил со мной всю Женеву, он здесь все на свете знает.

— Кто такой Рамон?

— Очень любезный молодой человек, водитель синего «ягуара», которого мы встретили у входа в «Бо Риваж».

— И ты специально вызвал водителя, чтобы объездить с ним весь город ради этой туалетной воды?

— Да, а пока мы ужинали, Рамон привез этот пакет сюда.

— Как это? Дверь подъезда всегда закрыта.

— Я ему сказал, чтобы он позвонил консьержке и сказал, что привез для тебя пакет. И чтобы дал ей денег — тогда все получится. — Он просиял. — Вот и получилось!

— Филипп, мне этого до конца жизни с избытком хватит!

— А вот и нет! Поэтому я и попросил девушек оставить для меня еще, если им привезут. Ну, сама подумай: до сих пор Ив Сен-Лоран выпустил всего одну партию этой воды. А что, если он на этом остановится? Не спорь, на всю жизнь здесь ни за что не хватит. Ты такая молодая, и тебе столько всего еще понадобится…

— Ах, если бы ты знал, как я рада, что ты так обо мне заботишься, — она взяла его лицо в свои ладони. — Я буду тебя любить по гроб жизни. А водой этой обещаю пользоваться только когда мы будем вместе. Тогда ее надолго хватит! А теперь поможешь мне расставить эти флаконы в шкафчиках в ванной комнате. Надеюсь, места там хватит!

Перед окном стоит мольберт. На полотне детально изображен видимый из окна, но закрытый картиной пейзаж. Выходит, что деревья, кусты и луг можно увидеть дважды: снаружи, в природе, так сказать, и запечатленными на полотне.

— Эта картина Магритта называется «Удел человеческий», — объясняет Клод стоящему рядом Филиппу. — Вот как, говорит Магритт, мы воспринимаем мир. Мы видим его вне себя. И поскольку у каждого из нас есть свое восприятие того, как он выглядит, мы несем это ощущение в себе. Но отражает ли наше восприятие действительность? Можем мы быть уверенными в этом?

Эта картина, как и многие другие, стоит в запаснике, в котором нет окон и дневного света, у высоких деревянных полок, на которых хранятся картины. Помимо стола, стульев и дивана, здесь есть еще маленькое застекленное помещение и комнатка с умывальником и душевой кабиной. В комнатах поддерживается необходимый климат. Запасник располагается в цокольном этаже дома на Лионской улице — это неподалеку от Главного вокзала. Здесь находятся на временном хранении сорок семь картин для выставки Рене Магритта, которая откроется в Пти Пале 6 сентября, здесь Клод делает снимки с картин для каталога, а Филипп ей помогает.

— А теперь посмотри на соседнюю картину! — продолжает Клод. Она в джинсах, в мужской рубашке, которую одолжила у Филиппа, навыпуск, а на голове у нее синяя бейсбольная кепка. — Здесь Магритт воспроизвел вид из окна на оконном стекле, а кто-то разбил окно камнем. Леса, поля, небо и море лежат в осколках на полу комнаты, а сквозь дыру в разбитом окне можно увидеть тот же пейзаж. Ты это видишь?

— Да, — сказал он.

— А что мы увидели бы, будь наружный пейзаж тоже нарисованным и если бы он лежал сейчас перед нами в осколках?

— Да, что? — спрашивает он, а сам думает: «Какой же я несведущий человек, как мало известно мне о том, что не связано непосредственно с моей работой. Какая пустота было в моей жизни, пока я не встретился с Клод!..»

— Все, что мы видим, говорит Магритт, заслоняет собой нечто иное, чего мы видеть не можем, хотя очень хотели бы. Эта мысль должна приоткрыть для тебя его мир… Помоги мне перенести «Удел!» Только осторожно, рама очень тяжелая!

Они вместе поднимают картину и устанавливают ее в одном из углов запасника на невысоком помосте. Здесь Клод с помощью Филиппа оборудовала нечто вроде временного ателье для съемок. Грубый цементный пол прикрыт большими кусками прочного полотна, на штативах установлены портативные прожекторы. При помощи белых ширм и серебристых рефлекторов Клод может «направлять» свет. Одна из новых камер закреплена перед самым полотном, рядом на планшетах разложены фотопленка и нужные для работы приборы.

Двигая туда-сюда ширмы, рефлекторы и прожекторы, чтобы картина при съемке нигде не отсвечивала, Клод продолжает рассказывать:

— Магритт говорил о «видимом», о «скрытом видимом» и о «невидимом». Видимым он считал то, что нас окружает и что автоматически фиксируется нашим зрением, он помещал это в самые непривычные места: например, яблоко, букетик фиалок или курительная трубка, максимально приближенные к лицу наблюдателя. «Скрытое видимое» — это та часть мира, которая, конечно, существует, но которую мы не видим из-за заслоняющих ее предметов; точно так же, как мы не видим вложенного в конверт письма или ныряльщика под водой, на дне реки, озера или моря…