Виктор Петров - Рекламный ролик

— Ты че? — всполошился Гарькавый.

— Вылазь! — приказал Костя. В голосе прозвучала жесткая гипнотизирующая сила, коей Гарькавый сам подминал недругов.

Гарькавый неохотно выполз на мокрую траву и замер от изумления: операторишка, муравей из муравьев, отмахнул ударом горлышко от бутылки и опрокинул ее в рот. Выпил ровно половину, остальное протянул Гарькавому.

— Залпом! — сказал Костя. Он отлично понимал, чем может окончиться затея, но был обреченно спокоен.

Оба долго и молча смотрели друг на друга, пока хмель не ударил в головы.

— И дальше что? — насмешливо спросил Гарькавый.

Костя подобно циркачу зажонглировал в воздухе непочатой бутылкой. Гарькавый онемел: демон перед ним хлопал в ладоши, пошел в пляс, а бутылка целехонькой кувыркалась в воздухе.

— Слабо тебе, как я, слабо! Не могешь! — хохотал, искушал Гарькавого демон.

И он клюнул на уловку — зажегся недобрым азартом. Тоже выхватил из рюкзака бутылку, нелепо подкинул ее над головой, а, ловя, налетел на Ивина, растянулся на земле — разбил бутылку вдребезги. По пальцам обильно потекла кровь. Константин не потерял самообладания: сейчас или никогда!

— Хопа! — он швырнул в валун очередную бутылку, осколки посыпались на палатку.

— Не снять тебе медведя, пока пьешь! Слабо тебе! Зачем тебе «Красногорск» за четыреста рублей?! У тебя глаза желтые, цирроз, жить осталось год, два, три от силы! Выбирай: медведь или водка! — кинул Костя бутылку под ноги Гарькавому, брызги омочили сапоги.

Гарькавый сдавленно прохрипел угрозу, заизгибался, будто под майку заползла гадюка. Схватил топор и, слепо размахивая им, метнулся к Косте. Но тут Гриня, наблюдавший за сценой из палатки, предупредительно выстрелил в воздух — навел на друга черный зрачок дула. И Гарькавый обрушил удар обухом топора на рюкзак с бутылками…

Костя кинул топор в кусты, вытряхнул из рюкзака стеклянное крошево. Подсел к Гарькавому, лежавшему ничком на траве. Плечи Гарькавого подрагивали…

— И хорошо, и не стесняйся… И сын у тебя еще будет… И все будет…

После гибели козы-любимицы, после того, как подержал Гарькавого под мушкой ружья, Гриню словно подменили. На протянутую Гарькавым пачку папирос послушный в прошлом раб уставился, будто и не понимая, что от него требуют.

— Однахо в последний раз, Олех Палч…

К удивлению Кости Гарькавый не вспылил, более того — пошутил добродушно:

— Ладненько, косолапый. Глядишь, и брошу курить по твоей милости…

С Костей рабочий и вовсе осмелел до неприличия: на первом же привале демонстративно запнулся о кофр с кинокамерой. Костя перевесил кофр на сук поодаль стоящей ели. Тогда Гриня как бы нечаянно саданул кофр плечом. Сук угрожающе заскрипел. Костя резво вскочил, однако у Грини на лице тускнела туповатая невинность. Отчитать его Костя постеснялся и окончательно сконфузился, ощутив на себе пристальный взгляд Гарькавого.

Два последних дня до избы Гриня преследовал Костю шаг в шаг и замогильно вещал ему в спину:

— Слышь, ты? Утоплю твою хромыхалку. Усни попробуй, утоплю ее и тебя, наверное, утоплю…

В искренность угрозы Костя не верил, но однообразный юмор изрядно действовал на нервы.

Честно говоря, Константин и сам бы с великим удовольствием забыл тяжелый кофр на привале, так сильно мучила его безобидная поначалу, а сейчас перехватывающая дыхание боль в пояснице.

Наглела боль с каждым шагом. Даже столь долгожданная изба на противоположном берегу речки не обрадовала Ивина. Согнутый болью в крючок, он застыл на валуне, не в силах перепрыгнуть на следующий. Гриня сдернул с Кости кофр, так согнутого крючком и взвалил на плечо.

— До избы, Гринечка… — выдавил из себя Костя, уткнувшись лицом словно в отцовскую, жилистую, пахнущую потом шею.

— Будя ваньку-то валять, — с напускной грубостью прикрикнул Гарькавый. Выплеснул воду из колпака дождевика.

Костя поморщился, но все же сам без посторонней помощи, каблуками о край нар, вытянул ноги из сапог.

— Подгадил, мужички, я вам… Вы уж меня извините… Если и в самом деле радикулит, читал в «Здоровье», подолгу валяются…

— Букварь тебе читать! — огрызнулся Гарькавый.

— На скале меня, Олежек…

— От ума все! — буркнул Гриня.

— Я и говорю, дофасонил… И почему я такой невезучий на житуху? Раз помаячило… Эх! — скрипнул зубами Гарькавый.

Сумрачные озлобленные рабочие яростно лечили Ивина до самого вечера. Едва Гриня убрал с поясницы остывший камень, Гарькавый намочил керосином грубошерстную портянку и принялся сдирать кожу с гладенькой пояснички.

— Помогло?

— Ни-ни, Олежек…

— Врешь, помогло!

На смену Гарькавому снова возник Гриня с котелком малинового отвара.

— Не могу, Гриня, вода волю взяла, на двор хочу…

— Силой волью…

— На улице как? Сеет?

— Пей!

— Мелочь сеет?

— Аха, мелочь. Допивай…

Видя, что после их стараний согбенный Ивин едва дошел до ведра в углу, Гарькавый швырнул рюкзак в изголовье нар и через минуту уже захрапел.

Огонек керосинового светильника обрисовывает сидящего за столом Гриню и выдолбленную из гриба-трутовика пепельницу на подоконнике. Остальное пространство избы в полумраке, оттого, наверное, изба кажется Косте удивительно уютной.

Нары — ряд одинаковых по толщине, сально блестящих, тепло-коричневых бревен. Из тех же бревен и потолок, только подтесанных до бруса. Из них и дверная коробка, и сама дверь.

«Все равно недоступный виноград — шиш ее снять без мощного павильонного света. Отснимался…»

Пытаясь забыться, Костя следит за Гриней. Тот снял с печи зашипевший котел, разбавил крутой кипяток холодной водой и со старательным терпением на лице погружает огромные ладони в котел. На экране стены будто дым из вулкана затрепетал пар.

— Ноют, Гринь? В сауну тебе надо…

— Аха, ноют, сволочи. Спасу нет…

Последним удивлением засыпающего Кости было: на нары Гриня лезет не погасив светильник. Странно, не похоже на него. Керосин у них на исходе. Во сне он слышал, как Гриня вставал, рылся в вещах, тормошил его зачем-то… Что-то искал.

— Дрыхнешь? — неприязненно бросил Гарькавый Ивину. Костя с трудом, через боль успевает за ним глазами.

— Жарит меня, Олежек. Поясница по-прежнему, и голова раскалывается…

— Значит по-правдишному решил заболеть? По-вашему: с температуркой, с градусничком? — Гарькавый сузил глаза до щелочек-лезвий. — Тогда квиты мы с тобой, киношник, — рубанул ребром ладони по голенищу. — Во! Выше сапог за ночь намело. В мышеловку я тебя заманил. Ты, киношник, не бледней, я ведь причитать над тобой все равно не буду! Полбеды буран — Гриня сбежал! Половину супов угреб с собой. Ну, крыса, мал свет — посчитаюсь я с тобой!

Хотя и не к Ивину относилась фраза, но он поискал глазами ружье.