Владимир Шпаков - Песни китов

— Почему? — с напряжением спросил Мятлин.

— Потому что сама была олицетворением жизни. Она в себе эту тайну воплощала, ясно вам? Только разве вы такое поймете…

Он пропустил мимо ушей обидную реплику. Почему-то перед глазами встали река, пляж и Лариса, купавшаяся с каким-то танцором. Помнилось, она вышла на берег, отжала волосы, встряхнула ими, обдав напарника брызгами, и засмеялась. Она стояла у кромки воды, загорелая, покрытая каплями воды, и смеялась, запрокидывая голову. А затем вдруг встала на полупальцы и крутанула фуэте; и хотя влажный песок под ногами исключал совершенство исполнения, кто-то из пляжников даже зааплодировал. А Мятлин ею залюбовался. Почему-то исчезла ревность к танцору, который терся вокруг нее, осталось лишь чистое наслаждение от того, что она — такая. Можно было вечно смотреть на загорелое тело, мокрые волосы, счастливую улыбку и мечтать о том, чтобы это никогда не исчезало…

— Вы, наверное, правы… — пробормотал он, отгоняя внезапно нахлынувшую грезу. — А есть у вас… Ну, куда диск вставить?

— Диск?!

— Компьютерный.

Мятлин вынул диск из кармана, протянул Вольскому. Тот с недоумением воззрился на непонятный предмет (на фига козе баян!), потом взял его и полез куда-то под стол, где виднелся облезлый системный блок.

Экран вспыхнул, началась загрузка, и вот уже выпрыгнула иконка с подписью: «Песни китов».

— Можно, я включу?

Пожав плечами, Вольский поднялся, уступая место у стола. Мятлин пересел, нашел нужную дорожку, и вскоре своды лаборатории огласили странные звуки. Они выплывали из загадочных океанских глубин, протяжные, мелодичные, говорящие — о чем? Может, так переговаривались отдельные особи, отплыв друг от друга на изрядное расстояние; а может, то давала о себе знать живая первоматерия, зародившаяся именно в океане. Мятлину, во всяком случае, хотелось думать так. Звуки несли какой-то таинственный код, были шифрограммой, и очень удивляло, что вооруженное технологиями и философиями человечество до сих пор не изволило сей шифр разгадать. Вот сидят двое у монитора, слушают с тупым видом, но слышат ли?

Вскоре к двум слушателям присоединилась третья, в лыжной шапочке. Показавшись из-за шкафа, она уселась рядом, толкнула Вольского.

— Борисыч, это ж Ларкины киты! Помнишь?

— Помню… — хрипло произнес хромец.

— Она еще на магнитофонных бобинах приносила эти записи, они у меня в шкафу лежали несколько лет, потом пропали куда-то. Да и Ларочка наша… Сколько времени прошло, а я ее забыть не могу!

В огромные окна лаборатории злая питерская зима пригоршнями швыряла снег. Люди смотрели на стекла, изукрашенные витиеватыми морозными узорами, кутались в пальто и шубы, а звуки баюкали, погружали в задумчивость, наверное, даже примиряли…

И пусть расстались прохладно, Мятлин чувствовал: поездка не напрасна. Прошедший день не был днем без содержания (скорее, наоборот), вот только содержание это пока не формулировалось. Да и нужна ли была формулировка? Мятлин выходил на улицу, слышал скрип снега под ногами, смотрел на замерзшую Неву, и среди этой ледяной реальности выискивал какие-то мелочи: скачущую по снегу синицу, зеленоватую траву на проталине, идущего навстречу холодному ветру человека… Банальные вещи, которые почему-то обретали большой смысл. Будь рядом Лариса, он бы смог рассказать о том, что чувствует; а если не смог бы — его бы все равно поняли.

Огромный желтый экскаватор высился посреди площади и медленно вращался. То есть гусеницы стояли на месте — круговое движение совершал корпус с вытянутым вперед железным ковшом. Зубья ковша двигались по окружности, скользя в нескольких метрах от публики, что отодвинулась на безопасное расстояние; лишь один безумец, в джинсах, белой рубашке и босой, находился на линии вращения. Он хватался иногда за ковш, повисал на нем и, замерев в экспрессивной позе, летел по кругу над землей. Менял позу, повисая так, чтобы семенить по брусчатке, потом подпрыгивал и, забравшись в ковш, сворачивался там калачиком. В сущности, это был танец человека и машины. Могучий механизм, который мог бы запросто размозжить стальными зубьями голову безумца, выступал тут партнером в танце. Иногда человек отрывался от ковша, падал на брусчатку, корчился, и вдруг — очередной прыжок, и он опять оседлал машину. Потом делает стойку на руках, и экскаватор несет над толпой вытянутое свечкой тело…

— Симбиоз возможен, — проговорил кто-то над ухом Мятлина.

— Думаете? — усомнился он.

— Уверен. Да ты сейчас в этом убедишься!

С этими словами Мятлина вытолкнули из толпы туда, где мелькали зубья.

— Почему я?! Я не готов к симбиозу!

Но его подталкивали в спину, не пуская обратно, так что ковш с танцором возник прямо перед носом. Мятлин оглянулся и, по счастью, заметил просвет в плотном ряду людей, что с азартом за ним наблюдали. Он юркнул в дыру между человеческими телами, прошил толпу, как иголка ситец, а экскаватор — следом! А это все-таки машина, попробуй погоняйся!

Мятлин мчался во весь дух, только желтый монстр не отставал. Поворот, еще поворот, а экскаватор по-прежнему катит на своих гусеницах с человеком в ковше. Эх ты, человек! Продался машине, подчинился ей, даже собрата готов раздавить-размозжить!

Внезапно Мятлин оказался в тупике. Обернувшись, он прижался спиной к кирпичной стене: что ж, встретим конец достойно, лицом к лицу с монстром. Когда ковш завис почти перед носом, внутри оказался Вольский (ну и ну!), который раскрыл книгу, чтобы прочесть вслух:

— Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая или кимвал звучащий!

— К чему это вы? — нервно спросил Мятлин.

— К тому, что вы оба кое-чего не поняли. А она поняла. Ты хоть сейчас это пойми, ладно? И сопернику своему передай, он ведь такой же упертый, как ты.

Почему-то осознание того, что избежал гибели, не грело. Наоборот, накатывала тоска, а экскаватор таял, растворялся в воздухе, и хромец с книгой растворялся, и расспросить обо всем было некого…

Пробудившись, он не сразу понял, откуда взялось странное видение. Лишь потом вспомнилось: Париж, площадь Ля Конкорд, и безумный француз, что устраивал это магическое шоу с экскаватором. Мятлина тогда поразил танец с машиной, хотя послания к Коринфянам, конечно, никто не цитировал. «Если любви не имею, то я кимвал звучащий…» Он умывался, заваривал кофе, а слова, которые выплыли откуда-то из глубин сознания, все отдавались эхом в голове…

День вообще предстоял странный: нужно было отправиться за город, чтобы обернуться до темноты. Потеплее одевшись, Мятлин вначале заехал в цветочный питомник, где у него был оформлен заказ, потом направился на Финляндский вокзал. Несколько остановок на электричке, заледеневшая платформа, и вот уже ворота Северного кладбища, перед которыми притопывают на морозе торговки искусственными цветами.