Валерий Залотуха - Свечка. Том 1

Эти и подобные этим мысли так захватили личный состав 21-го отряда ИТУ 4/12-38, наблюдавший, как въезжают в зону монахи, что забыли они пожелать им смерти, а когда вспомнили, тех уже и след простыл.

Ветер дунул – Зина плюнул, Суслик засвистел, Стылов застыл, Стулов присел, Гнилов покачал своей последней рукой свой последний зуб, Жил закурил – Шиш забил «пяточку», Слепой засмотрелся, Немой заговорил, но его, как всегда, никто не слушал.

Сжигая адскую смесь из разбавленного водой бензина и старого отработанного масла, словно пытаясь рассказать о своей долгой и многотрудной жизни, двигатель «Урала» то, захлебываясь, частил, то трагически замолкал, а то вдруг выстреливал, возмущаясь и протестуя, черными оглушительными выхлопами.

Выстроившаяся в два ряда вдоль лежащей на промороженном асфальте ярко-красной, с ядовито-зелеными полосами по бокам «дорожки», община православного храма во имя Благоразумного разбойника ИТУ 4/12-38 с привычным волнением ждала встречи со своими духовными отцами и земными покровителями.

Но привычное волнение сменилось вдруг непривычным: «Урал» предательски вильнул, резко меняя направление движения, и, вместо того чтобы ехать сюда – к храму, к общине, к Игорьку, двинулся туда – к Белому дому, к начальству, к Хозяину. Не верили своим глазам, но для Игорька подобный поворот событий не стал неожиданностью, – он выматерился, перекрестился, снова выматерился, снова перекрестился, после чего повернул голову влево и попросил у стоящего за левым плечом Налёта сигарету. В ответ Налёт виновато развел руками. Тогда Игорёк повернул голову вправо и попросил сигарету у стоящего за правым плечом Лаврухи. Тот виновато похлопал себя по карманам.

– Шу-уйца и Десни-ица… – Игорёк сказал это так, как будто в третий раз выматерился, но креститься уже не стал.

Налёт и Лавруха безмолвно переглянулись: староста называл их Шуйцей и Десницей, одобряя, выделяя и возвышая над остальными членами общины, то были не погонялова, не кликухи, а, можно сказать, почетные звания. Сейчас же эти слова звучали, как оскорбление, и к волнению стала прибавляться растерянность.

Между тем мотоциклетный двигатель чихнул и заткнулся, «Урал» дернулся и остановился у самого входа в Белый дом. Несколько долгих секунд ездоки сидели неподвижно, видимо привыкая к тишине и отсутствию тряски, после чего о. Мартирий поднялся и стал помогать выбраться из коляски своему спутнику. Происходило все это долго и бестолково, а почему – издалека не понять… И тут же стало происходить еще более непонятное – из дверей Белого дома вылетели какие-то люди, и, размахивая руками, кинулись к мотоциклу.

Торопливо приложив палец к углу глаза и вытянув веко в щелочку, Игорёк подался вперед – зрение у старосты было неважное, но при занимаемом в зоне положении он не мог позволить себе носить очки.

– Кто… там? – хрипло спросил Игорёк, ничего толком не разглядев.

– Сестры, – торопливо ответил Лавруха.

– Они, – подтвердил Налёт.

Игорёк горько усмехнулся. Это тем более не стало для него неожиданностью. Сглотнув скребущую горло слюну, не оборачиваясь, он нервно крикнул, обращаясь ко всем стоящим за спиной.

– Есть у кого-нибудь закурить?!

Ответом было молчание, означавшее «нет». А между тем пачка сигарет лежала в кармане чуть ли не каждого, а у того же Лаврухи даже две: «LM» для себя, любимого, и «Прима» для «стрелков», но если бы даже Игорёк упал сейчас перед ним на колени, вымаливая сигарету, Лавруха все равно не дал бы. Себе дороже – знал Лавруха. Себе дороже – знали все. Раньше община курила, как все в зоне курят, примерно по пачке в день, но три месяца назад в один из таких своих приездов о. Мартирий произнес с амвона яростную проповедь против курения, называя табачный дым «бесовским фимиамом» и сравнивая это занятие с известным, но глубоко оскорбительным для каждого нормального зэка блудодеянием. В тот же день члены общины друг перед другом покаялись, изломали и выбросили все свои сигареты, отказывшись от курения раз и навсегда, но уже на следующий день к вечеру с неудержимой страстью закурили, и теперь курили даже больше, чем до Мартириевой проповеди. Нельзя, однако, сказать, что проповеднические труды настоятеля прошли бесследно – если раньше православные «Ветерка» курили явно, получая от этого удовольствие, то теперь процесс курения производился тайно – в страхе и покаянных терзаниях, и ни о каком удовольствии говорить уже не приходилось. Многим хотелось сейчас протянуть старосте сигарету – ведь это означало бы немедленное над стоящими в общем ряду возвышение, но знали все, что возвышение будет небольшим и коротким, а неминуемое за ним падение долгим и глубоким – память у Игорька была цепкая и злая, придет время, и он спросит: «Почему у тебя в кармане сигареты, брат? Ты куришь, брат?» А о том, что может за этим последовать, было страшно подумать.

– Так их же там только две… – проговорил Игорёк, слезящимся от напряжения глазом вглядываясь в происходящее у Белого дома.

Налёт и Лавруха не поняли, что имеет в виду староста, но спросить не решились.

– Две сестры, две… – закончил свое высказывание Игорёк.

– А-а, – поняв, закивали Налёт и Лавруха. – Две, да, две, мы и сказали – две!

– Вы сказали – сестры, а сколько – не сказали! – возмущенно напомнил Игорёк. – Их должно быть три! Кто, кто – там?

– Кума и Спица!

– Они! – торопились с ответом Налёт и Лавруха.

– А Хозяйка где? Где Фотинья?! – Игорёк требовал ответа, которого его подручные заведомо не могли знать.

Но тут же гнев сменился на милость, нотки надежды пробились вдруг в голосе Игорька. Ведь если Фотинья не вышла встречать монахов, значит, ее там нет, а без Фотиньи монахи долго задерживаться в Белом доме не станут – сядут сейчас на свой драндулет и примчатся сюда, где их ждут, встречая так, как никогда еще не встречали – по архиерейскому, можно сказать, разряду.

Монахи приезжали в зону уже два года, и поначалу все шло хорошо, но однажды сломалось. С того момента Игорёк прямо связывал каждый их приезд со вторым пришествием, говоря убежденно: «Второе пришествие я переживу легче». Недавно Игорёк заметил в своих черных, по образному выражению Славы Дуракова, жуковых волосах седину. Целых семь седых волосков вырвал из своей головы Игорёк, а ведь было ему от роду всего лишь двадцать три годка! В бытность свою на воле Игорёк мечтал о блестящей карьере телевизионного ведущего какого-нибудь шоу вроде «Угадай мелодию» и к своей внешности относился предельно бережно. «Лицо это всё!» – любил он повторять слышанную где-то фразу. Лицо. Не тело. На воле Игорёк был завзятым наркоманом, за наркотики и сел, точнее, за связанный с ними разбой, повлекший убийство, – руки и ноги его были нещадно исколоты и местами выглядели, как бритая свиная щетина, но лицо оставалось таким, что хоть сейчас на телеэкран. Когда-то Игорёк восхищался Валдисом Пельшем и открыто ему подражал, но, став старостой православного храма, не скрывал своего презрения к шоумену.